А печаль холод греет

Я могла лишь представить, что где-то о стенку моего льда бились эмоции, яркие и живые, но если они и были, то оказались заточены глубоко-глубоко во тьме, куда никогда не приходил свет и откуда никто не возвращался прежним. Но кокон не выпускал никого, не жалел своей темноты, насильно заставлял гнить цветы: эмоции жались друг к другу, становясь всё меньше и меньше под натиском мрака и воплей голодных ртов – равнодушие хотело насытиться до отвала.

Но где-то там – прежняя я.

Где-то там – важная часть меня.

Где-то там – моё человеческое лицо.

Но настоящее ли? Или человек становился полностью чистым от лжи только в таком апатичном состоянии? Как знать. И знал ли вообще кто-нибудь…

– Да, ты прав, – голос как взмах топора. Миг – и срубил не дерево, а голову.

Джозеф вдруг взял мои руки в свои и развернул ладонями в белое небо, с которого изредка падали остатки снежинок. Его голос был такой же спокойный, как и весь образ, словно он с чем-то смирился, возможно, отпустив то, что ему было очень дорого.

– Знаешь, я понимаю, что не ты виновата в том, что тебе вкололи «сыворотку равнодушия», потому что я слышал, как ты вновь сцепилась с Торией, и, возможно, тебе в таком бесцветном состоянии будет бесполезно говорить то, что я хочу сейчас сказать, но… я знаю, что просил тебя слишком много сделать для меня. Что всё то, что ты сделала для меня, никогда не сравниться с тем, что я сделал для тебя, как бы сильно тебя ни любил. Но ты всегда соглашалась мне помочь, всегда. Уверен, ты бы и сейчас согласилась, но ты мне сказала правду, лишённую защитной оболочки чувств. И я согласен с этой правдой, потому что равнодушие показало твои истинные мысли. Но знаешь, почему человек может помогать человеку, даже когда самому трудно? Благодаря любви. Всё дело в ней. Она помогает совершать добрые поступки, держаться на плаву, помогать людям. Но ты сейчас её лишилась, как и всех остальных эмоций, выплюнула на меня слова, которые, наверное, уже давно накопились в твоей душе… И да, ты тоже права, Делора. Я тоже не всегда верю, что я хороший человек. И я единственный, кто больше всех сомневается в своей же доброте. А всё потому, что я такой же эгоист, как и каждый из нас на этой проклятой планете. Эгоист, слишком сильно боящийся остаться один. «Одиноко одинокий одиночка»5.

Он невесело усмехнулся, отпустил мои руки и, медленно развернувшись, с задумчиво-грустным выражением лица двинулся куда-то по своим делам. Его слегка качающийся из-за походки силуэт долго стоял перед глазами, ведь я прекрасно понимала, что мне надо было остановить его, сказать, что он не один, что я всегда буду рядом с ним, что любила его больше всего на свете. Но мне не хватало чувств этого сделать. Я знала, но не могла. Разум – не эмоции. Разум – это машина, где всё чётко находилось на своих местах, играло свою роль и приводило тело в действие. А эмоции… лишь побочный эффект, порой слишком сильно мешающий машине работать. Нет чувств – нет поломок. Нет проблем.

Тогда почему же их становилось ещё больше?

– Сегодня будет всё коротко, – пустым голосом сказала я, впервые полностью смотря только в экран телефона, с которого я вновь подключилась к эфиру в Instagram. – Я видела, вы мне писали много сообщений, но у меня пока нет времени ответить на них, поэтому прошу подождать. Пришла всего лишь сказать, что в последнее время я ещё больше теряюсь. Постоянно нахожусь где-то у себя в фантазиях, всё время размышляю, пытаюсь найти ответы для эссентизма. И почти не живу реальностью. Я всё никак не могу её осознать. И сейчас, идя мимо всех этих домов, я совершенно не ощущаю её. Такое впечатление, словно мой разум живёт отдельно от тела, которое в свою очередь реально живёт своей жизнью и даже, возможно, со своим каким-то отдельным разумом. Безумно, не так ли? А сама я будто в отключке, если так можно назвать мои вечные размышления о бытие. И это странно. Иногда мне так хочется вернуться в своё тело, стать реальной, быть самой собой, но потом я понимаю, что зачем мне это? Надо ли это мне или миру? Для чего?..

Впервые я не стала отвечать Мэйту. Впервые я просто выключила телефон и побрела, куда глаза глядели. Впервые мне ничего не хотелось, меня ничего не впечатляло, я не ощущала ни холода, ни тепла.

Вообще ничего.

Я – пустой сосуд, брошенный в пыльном углу заброшенной лаборатории. Неудачный эксперимент, разбитая пробирка, пятно на штанах – меня выкинули, как салфетку, в которую слишком долго сморкались. Но я высохла. Слишком быстро, слишком безболезненно, почти незаметно. Но мной уже нельзя пользоваться – неприятно. Вот каким становился человек после того, как лишился чувств, – неприятным. Таких не хотели слушать, не хотели видеть, не хотели с ними разговаривать. Жестокая правда и острая боль – вот что люди больше всего боялись узнать от таких, как я.

И я бы тоже боялась, не будь мне так всё равно.

Силуэты.

Множество силуэтов.

Они скользили по некрепкому льду, покрывшему берег залива, летали вместе с чайками на фоне посеревшего неба, сидели на чёрных мокрых камнях, появлялись то вблизи меня, то далеко, почти растворяясь между домами и зимним лесом. Целый вальс из неизвестных мне духов: они кружились, парили, сопротивлялись ветру, появлялись передо мной с открытым, будто в крике, ртом и вновь исчезали, чтобы появиться где-то в новом месте. Так красиво, но так странно… разве нормальный человек мог видеть призраков? Но меня это не волновало.

Какая разница, в какой момент сходить с ума?

Вновь этот голос. Такой знакомый, такой едкий, сильный, с растянутыми гласными, словно подвыпивший. И самое главное – вокруг никого. Я одна на берегу. Для проверки я даже огляделась – никого рядом. Если не считать странных силуэтов…

А давай позовём их?

– Эй! – с полным равнодушием крикнула я, совершенно ничему не удивляясь и уж тем более своему поступку. Я понимала, что это ненормально, но мне было плевать. – Эй, вы! Кто вы? Зачем вы здесь? Что делаете?

Мне не хотелось узнавать ответы на свои вопросы. Я задала их просто так. И, видимо, призраки это поняли, раз решили мне не отвечать. Да и какая разница? Они всё равно не существовали. Просто обман зрения или я сошла с ума…

Второй вариант мне нравится больше. Давай выйдем на лёд? Проверим его прочность, вдруг пригодится.

Тело само двинулось, а я не стала сопротивляться. Сколько зима ни длилась, сколько снега ни навалило, каких холодов бы ни было, а лёд был всё равно непрочный, и я в этом лично убедилась, когда вышла на него.

Треск. Треск. Треск.

Лёд – как душа. Трещал, желая выпустить на волю всю свою бурю, скрипел, мечтая стать молодым, недовольно ворчал под моими шагами. А мне абсолютно всё равно. Я понимала, что достигла пика своего равнодушия, «сыворотка» обрела всю свою мощь: меня даже не пугало, что я могла сейчас умереть, а моё тело никто и никогда и не найдёт – просто унесёт океан.

Отличная смерть, мне нравится.

А мне без разницы.

Настолько без разницы, что я шла мимо всех этих призраков к самому краю, где волны омывали корку льда. Настолько без разницы, что я не ощущала ни реальности, ни своего тела, ни тем более саму себя. Настолько без разницы, что я угасала с каждой секундой всё больше, а бороться за жизнь не видела никакого смысла. Его просто не было. Не было его, вот и всё. Не было.

Н-е-с-у-щ-е-с-т-в-о-в-а-л-о.

Как и меня – ледяная вода мгновенно убила меня своей темнотой.

XII : А реальность окрасилась в чёрный цвет

Если моим демонам придется покинуть меня, боюсь, с ними улетят и мои ангелы.

Стивен Фрай

Я тонула.

Воздуха катастрофически не хватало.

Руки двигались медленно, ноги – ещё медленнее. Вязкая жидкость – не вода – чёрная, как кровь демонов, окружала меня со всех сторон, липла к спине, мурашками проводила по шее, пыталась залезть в рот. Ничего не видно, ничего не слышно, ничего не чувствуется. Только удушающая боль в прямом смысле этих слов.

Где выход? Где поверхность? Что происходило?

Нет.

Нельзя думать.

Надо спасаться.

Отчаянно хотелось выплыть на воздух, но вокруг – сплошная темнота. Я не ощущала температуры воды и не чувствовала, что бы тонула. Как будто просто застыла на месте неизвестно где – может, океан, может, болото, может, и вправду море крови…

Неужели это и есть смерть? Или ад, что оказался совершенно не таким, каким мы себе его представляли…

Что-то царапнуло меня за плечо. Я мгновенно ощутила ужас, волной окативший меня с той точки, где меня коснулся… кто? Обезображенное лицо водяного монстра быстро проплыло передо мной и разорвало одежду и кожу на моём животе. Почувствовав непривычно сильный страх, я попыталась ударить неизвестное существо, но двигалась слишком медленно. Кто-то ещё проплыл мимо меня, задев острыми когтями мою вытянутую руку. Дикое отчаяние захлестнуло меня так, словно я сейчас находилась в нём, а не в некой мутной воде.

Больно? Только если душе. Но никак не телу.

Брыкаться, размахнуться, увернуться – почти оставшись без воздуха, я мужественно пыталась защититься от нападающих на меня монстров. Впервые я испытывала столько безнадёжных эмоций, столько страха, отчаяния и безумия. Впервые я по-настоящему не знала, что делать, как спасаться. Впервые я не ощущала себя победительницей. Знала лишь то, что я никто. Абсолютно никто в этой ситуации.

Ничтожество.

Я умирала.

Тонула. Больше не защищалась. Не дышала. Не двигалась. Медленно стекала вниз на чёрное дно. Медленно и безнадёжно. Безжизненно. А на фоне возникающих вспышек всевозможных чувств – отчётливое ощущение смерти. Такое сильное, такое притягательное, такое… страшное.

И манящее одновременно.

Вот она, смерть – зависла надо мной, как акула над жертвой, и не дышала, как и я. Смерть не знала, что такое воздух. Не знала, почему люди могли тонуть. Не знала, зачем они жили и умирали. Не знала, но покорно выполняла свою работу – изо дня в день, из года в год, из века в век. Вечно, безжалостно и бездушно.

Так могла поступать только Смерть.

– Эй…

Кислород.

Долгожданный воздух.

Свобода.

Жизнь.

Перед глазами всё плыло, голова кружилась, лёгкие отчаянно набирали как можно больше воздуха. Увидеть свет после темноты – это желание придавало мне силы, заставляло выплёвывать чёрную воду, пытаться сесть и приходить в себя.

Сложно. Трудно. Больно.

Но я терпела. Крепко сжимала кулаки, чтобы противостоять спазму. Одолевала смерть, которая подобралась ко мне слишком близко.

Вдох, выдох. Вдох, выдох…

– Ну что, очухалась?

Знакомый голос – я тут же распахнула глаза. Взгляд постепенно сфокусировался и собрал из расплывчатых пятен парня лет восемнадцати с длинными волосами, собранными в низкий хвост. Первым, что сразу выделялось, было то, что они были покрашены: левая сторона имела чёрный натуральный цвет, а правая – кроваво-красный. Точно такой же «гетерохромией» обладали его глаза и даже брови, что делало его странным и пугающим, но в то же время очень даже красивым. Три кольца в верхней части обоих ушей и дыры в мочке делали его похожим на фаната панка или рока, острый нос и вытянутое лицо создавали впечатление хищника, а подтянутое слегка худое тело лишь усиливало эту схожесть. Чёрная майка с пентаграммой Бафомета, рваные тёмные джинсы, белые кеды и серая рубашка сверху – самый настоящий образ сатаниста-бунтовщика, который решил прожить свои последние дни как можно ярче, чтобы никто не забыл бродячего пса, пошедшего против всего мира.