Хозяйка Севера

— Что у тебя по биологии в школе было, Наташ? — спросил Герман. — Кажется, четвёрка?

— Четверка, — кивнула я удивленно. — А ты откуда знаешь?

— Это ты мне скажи, откуда ты не знаешь, что все люди сочетаемы.

— А вот и не все, — замотала я головой. — Иногда большой размер делает секс не комфортным.

Нависшее надо мной лицо Левицкого выражало полный скептицизм.

— Это идея трахнуться с идиотом делает секс не комфортным, — фыркнул он. — С идиотами можно только дружить … и то на расстоянии.

С этими словами он расположился между моих ног — продолжая нависать надо мной.

Я видела, как бугрятся его мышцы, чувствовала, как тяжело ему дается удерживать свой вес на весу...

— Не в весе дело, — хмыкнул Герман, видимо, прочитав в этот момент мои мысли. Он улыбнулся и, потянувшись ко мне губами, начал меня очень нежно, очень осторожно целовать... и одновременно с этим входить внутрь моего тела.

Большой, мощный, горячий...

Я плавилась от ласки его языка, я ждала, когда он углубит поцелуй... но ещё больше мне хотелось его самого.

Больше и быстрее.

Меня раздирало нетерпение, в то время как Герман, как будто нарочно медлил...

Растерянно посмотрев на него, я поймала его прищуренный, внимательный взгляд — и поняла, что он имел в виду, когда говорил, что не в весе дело.

Конечно, не в весе... в скорости.

Герман был осторожен. На мой вкус, даже более осторожен, чем того от него требовалось, но лишь когда я раздраженно фыркнула — лишь в этот момент он с шумом втянул в себя воздух … и одновременно с этим своим вздохом вошёл в меня до конца.

До самого упора.

Я замерла, чувствуя себя такой наполненной, какой не была никогда в жизни.

А внутри меня — значительно ниже, чем обычно, билось и пульсировало второе сердце.

— Наташ, — позвал меня по имени Герман, пока я пыталась понять, что я чувствую. — Наташ.

Он же мог читать мои мысли — поэтому ему не надо было спрашивать, как я себя сейчас чувствую; он точно знал, что я сейчас ощущаю...

— Дурочка, — рассмеялся Герман мягким голосом. И также мягко приказал. — Дай мне сюда свои губы.

Только после этого я подняла на него взгляд. Наши глаза встретились: мои, наверняка испуганные и смущенные; его радостные — золотисто-серые.

— Всё будет хорошо, — пообещал мне Герман и прильнул губами к моему рту, чтобы через них внутрь меня продолжить дорогу своему языку. Потом две части его тела, оказавшись внутри меня, как будто специально синхронизировав свои действия, принялись нежно меня пытать.

Хотя нежно — неправильное слово.

Нежность пришла после, когда мы усталые рухнули на кровать. А в тот момент это была страсть — животная, всепоглощающая страсть: я не помнила своего имени, я не помнила, как я здесь оказалась, всё, что мне было важно — это Герман, который присутствовал во мне и его яростные движения.

Пустота-наполненность.

Сердце бьется-сердце отдыхает.

Резкий выпад-остановка.

Вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад.

Так, пока я не закричала от чего-то огромного и жаркого. От чего-то, чего ещё никогда в моей жизни не было. Я как будто стояла перед огромным оранжевым диском раскаленного вечернего солнца — и медленно падая на него, чувствовала в последние минуты своей жизни самое большое наслаждение, которое у меня когда-либо было в этой жизни.

Самое сильное, самое яростное, самое желанное...

Когда я уже почти достигла диска солнца, я услышала где-то совсем близко — а может, и очень далеко — одинокий резкий вскрик Германа, после чего меня, летящую к солнцу, резко дернули и перевернули... после чего всё мгновенно прекратилась, оттого, что я упала на горячий, распаленный солнечный диск.

На самом деле это Герман, достигнув оргазма, каким-то хитрым способом поменял нас местами: теперь он лежал, раскинувшись на кровати, а я лежала, раскинувшись на нём.

И едва дышала при этом.

— Добро пожаловать домой, — произнес Герман, подняв голову и поцеловав меня в губы.

Домой.

Распластавшись на груди Левицкого ( и не только на груди), я счастливо зажмурилась... чувствуя себя в этот момент именно так, как сказал Герман: дома.

Это чувство как будто витало сейчас вокруг нас (по крайне мере, вокруг меня), и казалось мне абсолютно естественным и правильным.

Оно было везде... было неосязаемым, даже не высказанным; появилось оно не после произнесенных слов Германа, не после тех мыслей, которые я успела подумать — это чувство возникло откуда-то из глубины моей души... как будто я была путником, который очень долго шёл по пустыне и наконец-то приник к роднику.

Тяжелая мужская рука нежно коснулась моих волос.

— Наташка, если вдруг это не поэтическое сравнение... может, ты пить хочешь? — спросил Герман каким-то... немного странным голосом.

И только тогда я вспомнила, что он вообще-то может подслушивать мои мысли.

«О нет!»

— Наташ? — мягко переспросили снизу, явно пытаясь привлечь этим моё внимание. Но «разжмуриваться» я не спешила. Стыдно было.

—Наташка, — позвали меня, как иногда зовут любимую, но упирающуюся кошку.

— Любимую, но упирающуюся волчицу, — хмыкнул мне в ухо Герман. — И стыдиться тебе нечего: мне нравятся твои мысли.

— Мог бы сделать вид, что не услышал, — смущенно протянула я и ойкнула, когда чьи-то губы тронули мочку моего уха.

— Мог бы, — согласился Герман. — Но зачем? Ведь мне так приятно.

Я смущенно хмыкнула, за что получила новый поцелуй — уже в шею.

— Наташ, ты человек, не оборотень, и воспитывалась не с нашими, поэтому не знаешь...

— Чего? — спросила я и зачем-то рискнула «разжмуриться»: стоило мне открыть глаза, как я тут же наткнулась на внимательный серый взгляд.

— Мы, оборотни, Наташ, — вздохнул Герман. — Мы живем своей истинной парой. Я не смогу не то, что быть без тебя счастливым — я без тебя даже дышать не смогу.

Говоря это, Левицкий практически впивался взглядом в моё лицо.

— Понимаешь?

Я осторожно кивнула.

Герман внимательно смотря на меня, покачал головой.

— Пока только слушаешь, — с непонятной интонацией в голосе произнес он. — Но, надеюсь, что когда-нибудь поймешь.

Ухмыльнувшись, он взял мою руку, чтобы переплести наши пальцы вместе. Моя ладонь была самой обычной ладонью среднестатистической русской женщины. У китаек вроде там, у кореянок ручки маленькие, как игрушечные... а у меня и рука сама по себе нормального размера, да и пальцы выросли длинными...По крайней мере, я всегда так думала.

Но когда Герман сцепил наши пальцы в замок, меня поразило, насколько большой его рука выглядела рядом с моей. Эта была не просто ладонь — это была ладонища!

— Ой, помнится, про кое-что ты тоже переживала, что большое,— хмыкнул Герман, снова подслушав мои мысли.

И тут я уже не удержалась и свободной рукой ткнула его в плечо.

— Прекрати, а? — попросила я.

— Ай, ай, мне больно! — взвыл этот притворщик. А потом даже тихонько заорал. — Помогите, тут Альфу бьют!

Испугавшись, что нас услышат (кто знает, что его работники после этого сделают? Вдруг у них после таких криков принято врываться в комнаты), я тут же залепила свободной ладонью Герману рот... а он сразу же начал целовать мои пальцы, поднимаясь всё выше и выше.

Мне от этих его поползновений было и приятно ( чего уж тут себе врать), и щекотно.

Так как Левицкий продолжал удерживать одну мою руку — наши пальцы по прежнему были переплетены, сильно отстраниться я не могла... но я поднималась, и поднималась — пока окончательно не села на нем.

Герман же, вперив глаза в мою грудь, долго не отрывал от неё взгляда... и он уже даже потянулся вперед губами... но тут же, будто опомнившись, немного разочарованно протянул:

— Нет, наездничать пока тебе рано, — словно даже не мне, а самому себе произнес Герман... и только после этого нежно лизнул мою правую грудь.

А потом снова всё завертелось.

И ещё раз.

И несколько раз после этого... с перерывами на душ, сон и еду.

Честно говоря, мы даже не особенно не осознавали, что там за окном — расцвело, стемнело. День, ночь, зима, лето... — какая разница, что там, за этим окном, если здесь, внутри дома, на огромной кровати, были мы.

Я впервые поняла всю прелесть исполинских размеров — когда мы нагревали простыни на одной стороне кровати, простыни на другой стороне успевали остыть, и там мы делали короткие передышки после очередного раза.

И ладно бы Герман — всё таки у мужчин такая природа, но я была в шоке от себя самой. Если поначалу я ещё была робкой, скованной и смущенной, то спустя какое-то время я сама начала проявлять активность, да ещё как проявлять: с каждым разом мне всё больше хотелось Германа, а ему, как мне кажется, точно также меня.

Такого у меня никогда не было.

Ни в браке, ни даже в мечтах — я просто не представляла себе, каково это — выпасть из реальности после оргазма.

«Кажется, и настоящего оргазма до этого момента у меня не было», — подумала я, проваливаясь в сон... и слыша краем уха тихий довольный смешок Германа.

Естественно, он опять подслушал.

Придется мне с ним как-то бороться насчет этого... ведь такое неудобство. Ладно, он про оргазм услышал — а если точно также послушает мои идеи насчет подарка? Вот захочу я ему на день рождение подарить что-нибудь замечательное — или сюрприз какой-нибудь сделать. Так ведь фиг получится...

— Получится, — прошелестел мягкий голос Германа, когда я уже достигла границы сна. — Роди мне детей...

«Детей... дети это хорошо», — подумала я, продираясь через границу сновидения к зеленой летней лужайке. — «А мальчика обязательно назовём Алешей».

Я почувствовала легкое землетрясение в том раю, по лужайке которого я сейчас бежала. Как будто вся земля подо мной резко вздрогнула.

— Почему Алеша? — услышала я чуть напряженный голос Германа.

Я пожала плечами.

— Я сон однажды такой видела.

— Сон про... Алексея? — протянул Герман. Вот честно, он сильно отвлекал меня он моего замечательного сна. — Что он тебе сказал?

— Кто? — спросила я, заметив неподалеку от того места, где я стояла, несколько березок, а рядом с ними — цветущий куст медуницы. Это сразу мне напомнило детство и мою бабушку.

— Что тебе сказал Алексей? — снова вклинился в моё сновидение голос Германа.

— Ничего, — сказала я, припоминая тот сон. — Он орал.

— От боли?

— От того, что есть хотел.

— Его морили голодом?

—Слушай, какими, ты считаешь, мы будем родителями? — поморщилась я. — Во сне я спала, а ты не хотел меня будить, поэтому сам занимался ребенком... но Лешка хотел не развлечений, а молока, поэтому он тебя не оценил и громко орал.

Кажется, моё объяснение устроило пытливого Германа. По крайней мере, он больше не пытался мне отвлечь от лесной опушки, на которую я попала.

Только вот через пару минут земля как будто тяжело вздохнула — так, что опушечка, на которой я находилась, как будто даже немного просела.

— А сейчас что не так? — чуть раздраженно спросила я сквозь сон.

— У тебя месячные только недавно закончились, — пожаловался кое-то на мой цикл. — Сейчас ты вряд ли забеременеешь.

Лично у меня в этот момент возникло двоякое чувство. С одной стороны, я тоже хотела ребенка, очень хотела. Прямо сейчас.