Рыцарь и Смерть

* * *

Деревня стояла прямо в узле, связывающем три дороги: не шибко большая, но богатая, мастеровая и торговая, с двумя трактирами, тремя шинками и почтовой станцией чуть поодаль. Вот в ней и решили закрепиться и подождать французов, — все равно мимо не проедут.

В этот день они впервые за много дней оказались в тепле и под крышей. На окраинах выставили часовых, отправили с десяток солдат патрулировать округу, но остальные грелись в теплых хатах: вроде и наготове, но можно ненадолго отставить ружье к стене и вытянуть ноги.

Они, трое молодых офицеров, заняли избушку почти у дороги: сидели у стола, хозяева косились на них, но слова поперек сказать не могли. За остатки грошей разжились у хозяйки домашним пивом, краюхой хлеба, салом и луковицей, — чем не жизнь?

Франц, весельчак и бонвиван, вытащил из своего мешка итальянскую мандолину, слегка настроил и вскоре крестьянскую хату наполнили переборы струн. Сыграв несколько бодрых мелодий, Франц затянул ту песенку, которую часто вполголоса напевал, сидя в седле, — там ее, видимо, и сочиняя. Она и звучала словно специально задуманная под ритм марша, — да только сил в пути она вряд ли кому прибавила бы:

— Для дичи острый вертел,

Для рыбы плен в сетях,

Вся жизнь — побег от смерти,

Гаданье на костях:

Где выгадал, где предан,

Где меньшее из зол,

А смерть идет по следу,

Куда бы ты ни шел.

Когда ж замрешь недвижно

За каменной стеной, —

Ее дыханье слышно

Все ближе за спиной,

И путь твой — как в тумане,

И грезишь наяву:

Коса минует камень,

Коса найдет траву.

— А повеселее у тебя ничего нет, а? — проворчал Христиан. — Она и так постоянно за нами идет, зачем еще вспоминать?

— А веселее дальше будет, — не прекращая играть, пообещал Франц. — Ты дослушал бы, а потом уже лез.

Он снова ударил по струнам и продолжил:

— А дальше — Бог рассудит,

И нечего скрывать,

Пусть двух смертей не будет, —

Одной не миновать,

На солнце сгусток мрака, —

Ты знаешь: это знак,

И ты — вперед, в атаку,

В руках сжимая флаг,

Она — неотвратима,

Она — со всех сторон,

Но пули свищут мимо,

Ты как заговорен,

И путь твой — сталь и пламя

И труб литая медь —

Сломав косу о камень,

Угомонилась смерть.

— Ладно, сойдет, — буркнул Христиан, наливая в кружку пиво из жбанчика. — А все равно бы лучше петь о чем-то другом.

Франц усмехнулся и продолжил:

— И снова мир завертит,

А жизнь забьет ключом,

Ты знаешь, что бессмертен, —

Тебе все нипочем,

Но ясным утром ранним

Когда-нибудь весной

Знакомое дыханье

Услышишь за спиной.

И, пережив все битвы,

Затихшие вдали,

Без мысли, без молитвы

Падешь на грудь земли,

Холодными руками

Печать судьбы скрепя:

Нашла коса на камень, —

А смерть нашла тебя!

Франц напоследок провел по струнам и наконец отложил мандолину, также придвинув к себе кружку.

— Совсем дурак, — вынес суждение Христиан.

Сидевший чуть поодаль юный Фридрих просто молча кивнул, как всегда, соглашаясь со старшим братом.

О приближении французов по одной из трех дорог доложил вскоре один из патрулей. Что ж, мимо деревни они точно не проедут, захотят разместиться на ночевку, — тут-то им и будет приготовлена веселая встреча залпом из длинных пехотных ружей, а затем задушевный разговор с саблями и пистолями. Между хатами в нескольких местах были заранее свалены охапки сена и хвороста: поджечь — минутное дело, а там уж пойдет потеха при свете костров. С полей наплывал туман, — оттепель, похоже, достигла своего пика.

Впрочем, встреча с врагом вышла еще более горячей и неожиданной, чем они ожидали: судя по всему, о готовящейся засаде было известно, а потому французы вовсе не планировали размещаться на постой в деревне. Засада обернулась ловушкой для тех, кто ее организовал: помимо отряда, замеченного патрулем, по другим дорогам подтянулись еще три таких же. Затем они взяли деревню в кольцо, подожгли с разных сторон и только потом влетели в промежутки между хатами, стреляя на скаку и пластая саблями любого, кто подвернется. Ружейный залп немного проредил ряды нападавщих, но их было много, слишком много: судя по всему, эту операцию, призванную покончить с теми, кто прикрывал отступление войск союзников, спланировали заранее.

Ротмистр, застреленный вместе с конем, лежал возле чьей-то бани или сарая, уткнувшись лицом в полурастаявший сугроб. Деревня горела, на ее улицах царила полная неразбериха: и о том, чтобы успешно обороняться, уже не шло и речи, — их попросту добивали.

«Надо прорываться, — думал Христиан. — Уходить как угодно, причем не по дороге, а в поля».

Вся беда была в том, что Христиан смотрел и не видел мест для прорыва: их окружали либо горящие постройки, либо конные враги. Мышеловка.

«Тем не менее, надо пытаться, иначе вовсе без шансов. Тут уж или пан — или пропал. Вот хотя бы туда, между двумя горящими хатами — практически через огонь, но туда хотя бы не стреляют».

— За мной! — проорал он, насколько хватило голоса. — За мнооой! Вперед, Империя!

Испуганный конь не хотел идти между двумя сталкивающимися стенами огня, но ему пришлось.