Рыцарь и Смерть

Эпизод 3. Спасатель

«… Прошло почти двадцать лет, Христиан, ты только подумай! — писал Франц. — Знаешь, все это время я не устаю благословлять тебя — если бы ты не вывел нас из окружения, не было бы ни меня, ни этого дома, ни этой разбойной шайки, которая по ошибке зовется моими детьми. Если бы не твоя отвага и твое хладнокровие, мы остались бы среди того белого поля, и потом никто не нашел бы даже наших костей. А ведь тебе тогда было столько же лет, сколько сейчас моему шалопаю-племяннику! Я всегда восхищался тобой, командир, — и сейчас тоже низко склоняю голову.

Послушай, друг, не сочти за дурной совет, но тебе надо развеяться. Мне кажется, ты совершенно ушел в свой внутренний мир и заживо похоронил себя в замке. Приезжай, прошу; мы с Элизабет будем рады принять тебя и Фридриха в своем доме хоть на месяц. Здесь, в столице, даже само время течет гораздо быстрее, чем в вашем лесном захолустье: иногда мне кажется, что наша жизнь столь перенасыщена событиями, что мне недостает двадцати четырех часов в сутках. Я думаю, Христиан, это как раз то, что тебе сейчас надо. А потом мы нанесем тебе ответный визит — скажем, осенью, в сезон охоты: я бы с радостью побродил с тобой, сворой псов и ружьишком по желтеющим лесам. Словом, друг мой, я всегда тебе рад. Если можешь, не затягивай с визитом: скоро в Вене сезон итальянской оперы, а я же знаю, как ты любишь музыку. Я заранее забронировал ложу на десять спектаклей: заплатил кучу денег, но Элизабет и обе дочки были дико счастливы. Приезжай. Всегда остаюсь твоим благодарным другом. Франц.»

Это была уже седьмая опера из десяти запланированных к посещению. Дружище Франц поступил очень умно, забронировав заранее целую ложу: аншлаги были такие, что публика стояла в проходах, толпилась на балконах и чуть ли не свисала с огромных, на тысячи свечей, театральных люстр. Супруга и юные дочки Франца приглашали своих знакомых дам посмотреть и послушать итальянскую оперу вместе с ними: музыка как таковая интересовала их чуть меньше, чем возможность вести активную светскую жизнь. Дамы восхищались щедростью и предусмотрительностью «господина барона» (в разговорах с мужчинами) или «муженька нашей дорогой Лиз» (в веселой трескотне меж собой) и при этом искоса поглядывали на Христиана: в свои тридцать восемь он, как по-дружески сказала ему Элизабет, сделался еще интереснее, чем в молодости и «Просто не имеет права вести себя как отшельник!» Христиан молча улыбался, пропуская ее слова мимо ушей: он знал, что ему с его странной судьбой гораздо безопаснее будет обойтись без земных привязанностей. В театре он просто сосредоточенно слушал.

Впрочем, именно в этот вечер с ним произошло нечто, надолго лишившее его спокойной радости от созерцания искусства. Он встретил ЕЕ.

Сначала он не обратил внимания, кто там вошел в ложу перед началом второго отделения — был уверен, что это, как всегда ходят туда и обратно супруга и дочери Франца. В последнее время, они как-то излишне многозначительно на него поглядывали, а среди приглашенных в их ложу слушательниц начали явно преобладать мамы дочерей на выданье. Конечно, он прекрасно понимал, что многие видят в нем завидную партию, но… Ни одна из них не знала ни про мучительную смерть Клары, ни про преследующую его прекрасную даму в саване. Да, он учтиво раскланивался с каждой и довольно вяло поддерживал беседу на отвлеченные темы, но это было воистину великим искусством: беседовать так, чтобы дамам становилось понятно, что в этом театре его интересует только музыка. Порой он тоже выходил из ложи: лично преподносил памятные подарки особо талантливым исполнителям (он видел в них только талант и потому не делал особой разницы между мужчинами и дамами), а однажды даже разговорился о музыке с автором одной прекрасной оперы — прославленным итальянцем Порпорой. Граф и композитор остались довольным друг другом и даже решили вести переписку.

На сей раз, обернувшись на оклик баронессы Элизабет, Христиан понял, что пропал с самого первого взгляда, а уже склоняясь к руке этой необычной девы, чувствовал, что через минуту от него останется только горстка перегоревшего праха.

Она была одета в серое платье, строгое и довольно старомодное: никаких вольностей в виде низкого выреза или расшитого лифа, никаких украшений; роскошные черные волосы, судя по всему, никогда не знавшие пудры, были подобраны в простой пучок, еле удерживаемый какими-то невзрачными шпильками. Лицо ее было тонким и суровым, как и у находящейся рядом с нею почтенной дамы в строгом черном платье, — их сходство явно говорило о том, что это дочь и мать. Ее глаза… это было то самое темное пламя, на котором он мечтал бы сгореть дотла.

«Графиня Ванда фон Прахалиц», — это было ее имя, единственное, что он понял из обращенных к нему слов. «Ванда… — мысленно повторил Христиан, — что за волшебное редкое имя»… Между тем, он вовсе не подал виду, что вообще заметил деву и ее мать: уж слишком хорошо он помнил, как мстительна его дама с косой.

К тому же, на вид деве было не больше двадцати… Христиан в глубине души пожалел о своем возрасте, — впрочем, при всех прочих обстоятельствах это уже не имело значения.

— Красавица, правда? — Франц, откинувшись на спинку высокого стула в своем кабинете, набивал трубку. — Глядя на нее, думаешь «где мои двадцать пять», но потом вспоминаешь про ее семейку — и начинаешь думать в направлении «Боже упаси».

— Ты о ваших сегодняшних визитершах?

Христиан подпирал плечом стену у самой двери, из которой чуть тянуло сквозняком: он никогда не курил и терпеть не мог запаха табака, но вежливость не позволяла показать этого другу.

— Да, о них. Чертовы фанатики!.. — Франц раскурил трубку и выпустил в воздух первое колечко дыма. — Моя Лиз убедилась, что тебя не расшевелить красотой дам, а потому решила взять на жалость… Она ведь до того сочувствует бедной девочке, что готова поддерживать отношения даже с ее мамашей. Ты никогда о них не слышал, да?

Христиан молча покачал головой.

— Еще услышишь, — Франц снова затянулся. — Особенно если будет громкий процесс. Они и приехали-то сюда не просто так: терпение императора не безгранично, и он вызвал главу их семейства пока что для объяснений. А то бы так и сидели у себя под Будеёвицами: элементарно вывезти дочку посмотреть столицу — это для них что-то за гранью. Держу пари, девочка впервые в своей жизни посетила театр: они ведь считают такого рода развлечения греховными. И это ты еще не сталкивался с их отцом… Генрих фон Прахалиц, он же пан Индржих из Прахатиц, как он предпочитает себя звать на средневековый манер. Прямой потомок Яна Жижки, как он говорит, — черт его знает, правда ли это, но все возможно. Лютый фанатичный протестант, — кого этим нынче удивишь, но этот, говорят, даже не нормальный лютеранин или там кальвинист, а придерживается старой гуситской веры, — черт знает, кто совершает у него в доме богослужения, но, говорят, им священники вроде и не нужны. Ладно бы он просто заигрался в пятнадцатый век, но ведь он постоянно задирается со всеми и не проходит мимо любого заговора и бунта — или даже намека на заговор или бунт. Распространение политических памфлетов и прочих словес — это еще куда не шло, но вот недавно, когда в их округе начались крестьянские волнения, — он с радостью и открыто поддержал их. Словом, теперь он ходит по краю: тут может последовать и лишение дворянства, и даже казнь с конфискацией имущества. Император пока не может решить, дурак он или опасный бунтарь, так что, пока глава семейства дает объяснения при дворе, его дамы осматривают достопримечательности Вены. Их шанс сейчас — ну, один из неплохих шансов — выдать дочку за добропорядочного лояльного к власти католика, чтобы выйти из-под удара самим или по крайней мере вывести ее. А потому мамаша вывозит девочку где можно, в глубине души наверняка читая свои еретические молитвы: мало ли, вдруг кто-то будет так потрясен красотой юной Ванды, что посватается, не глядя на неблагонадежность семьи. Пока не отважился ни один, так что вся надежда на тебя, ха-ха!

— Я немолод, — пожал плечами Христиан. — Зачем я им?

— Это-то как раз неплохо! — подмигнул Франц. — Расчет на то, что старый муж оставит женушку счастливой молодой вдовой еще никто не отменял, ха-ха. На самом деле, друг мой, у них сейчас просто нет выхода, так что, если ты желаешь спасти красавицу, то милости просим… Впрочем, я лично не советовал бы тебе этого, как бы ни жалела ее Лиз. Там же не только политика. У этой семейки порченная кровь: в свое время старина Генрих не смог найти себе невесту, которая поддерживала бы его религиозные и политические пристрастия, и по итогу женился на Йоханне, матери Ванды. Знаешь, если он фанатик, — то она фанатичка вдвойне: семена его ереси упали на очень, очень благодатную почву. Она слегка не в себе, — говорят, видит сны наяву, слышит странные голоса, как какая-нибудь Жанна Д’Арк. К тому же, у них там какое-то наследственное заболевание: Ванда ведь последняя их дочь, два ее старших брата умерли в раннем детстве от некоего неизлечимого недуга. Словом, командир, я сказал тебе все, а ты уж думай, спасать ее или нет, ха-ха.

В тот вечер Христиан впервые подумал, что его бледная дама на черной лошади — гораздо более призрачная угроза для прекрасной Ванды, чем топор правосудия, нависший над ее семейством. В конце концов, супруги могут проживать и раздельно, — зато она будет жива, свободна и формально принадлежать к благонадежной семье с незапятнанной репутацией. На следующий день он нанес визит в скромный домик на окраине, который какой-то отважный горожанин согласился сдать внаем семье мятежного графа.

Помолвка и прочие формальности — все это было проведено в большой спешке: мать прекрасной девы пыталась обогнать судебную бюрократию Империи, — и у нее это получилось. Венчание было не в замке: открытым, напоказ, в красивой церкви святой Анны, и Ванда была прелестна, как ангел, в белоснежном платье и подаренном женихом богатом ожерелье из жемчуга. Франц и Элизабет были почетными гостями на свадьбе, причем Лиз — та, что по сути организовала этот брак, — выглядела донельзя гордой, а под конец венчания даже прослезилась.

Христиан не верил своему счастью, но и не мог понять, как относится к нему юная супруга. Да, вероятно, ее фанатики-родители вволю постарались, чтобы вложить в ее разум понятия о священном долге перед семьей, величии ее жертвы… Может, даже об обращении мужа на путь истинной веры, которое она должна будет предпринять в дальнейшем. Помолвка, свадьба, все короткое время ухаживаний, — он порой ловил на себе ее пристальный взгляд, в котором читался немой вопрос. «Чего мне ждать от тебя?» — спрашивали ее прекрасные глаза. «Все будет так, как ты пожелаешь, душа моя», — взглядом отвечал он.

— Если ты меня боишься, или я тебе неприятен, — сказал он, впервые оставшись наедине с супругой. — То я могу вовсе не прикасаться к тебе, милая. Мы можем просто жить под одной крышей, как дева Мария и старец Иосиф. В конце концов, я хотел спасти тебя, а не заполучить.

— Если брак не является фиктивным, то в нем обязательно должны быть дети, — ответила она. Пока что это была самая длинная фраза, которую он услышал от своей молчаливой красавицы. — Я не смогу вывести семью из-под удара, заключив чисто формальный брак, — нас снова заподозрят в политических играх. К тому же… у Иисуса были братья.