Крылья пепла

Глава 2

День с самого утра был такой же гадкий, как гадкая погода. Так всегда случалось, как только Эйт оказывался ближе к Землям. И чем ближе, тем гаже делалось. Что за окном, что внутри. Как бы он ни старался, как бы не противился, примерно раз в два-три года его выносило сюда, в Ллотин и, что странно, в одно и то же время. Будто он бесконечно бежит по кругу, а неумолимая судьба тычет его носом туда, где он важное потерял. Потерял, да. В тот самый день, потерял больше, чем мог вообразить. И понимал Вейне о том, что именно это за день, только к его середине.

Он безостановочно брюзжал, задирался со всеми, хамил по чем зря. Сцепился с Хавтизом, едва до ножей не дошло, хотя последние годы отлично работал с ним в паре. Хавтиз умел договариваться о найме куда лучше его самого по причине того, что уши у него были обычные, пусть бы и старшие в роду отметились, сумеречные, — темно-фиолетовые, чуть раскосые глаза выдавали. Но Хавтиз приноровился так их щурить, что легко сходил за выходца из южных краев. Смоляные вьющиеся волосы и темноватая для центральных земель кожа тоже тому немало способствовали.

В конце концов приятель съездил ему по роже и словом напутственным наградил. Ничего, к ночи отойдет. Он отходчивый. И сам Эйт тоже отойдет. Вот прямо сейчас, потому как нос потек и рубашку замарал, а ему через час на какое-то бабье сборище. Переодеться надо и в образ войти, не то опять ни сребника не заработает, не говоря о драконах, а карман уже дно показывает. Зимой в торговом деле простой и редко когда подворачивалось что-то стоящее, так что приходилось зарабатывать на отбивные рожей, которую ему вот прямо перед выходом попортили. И голосом. И кейтарой. Знал бы Томиллен, ржал бы уже в голос. Из него, Вейне, певец, как из лошади канарейка. И играет он примерно, как упомянутая лошадь копытом — пальцы к мечу приучены больше, чем к струнам и так всегда было. Но все лучше сегодняшнего барда у Фредека.

Так день и прошел. А вечером вернулся от наместника. Вернее, от наместниковой жены с подругами, устроившими чаепитие и возжелавшими эльфийских баллад в непосредственно эльфийском исполнении и непосредственно на элфинри[1]. Он толком не помнил, когда его перестало раздражать, как коверкают речь, и сам стал говорить так же и петь. Однажды с какой-то дури, да и пьян был в туман, наплевав на все, пел как надо и голос вплетал, потом спать не мог — снилось и мучило. И Долг — прежде всего. Оба долга.

Так и оказалось, что напевшись про любовь скучающим дамам, сидя в корчме и внимая неумелым руладам наемного музыканта, Вейне все больше мрачнел.

Потом кто-то попросил, чтоб он сам сыграл, и еще кто-то, и Эйт сразу отпирался, но понял, что проще уступить, тогда отстанут. Ворчал и крутил колки на раздолбанной лютне, потом плюнул, бросил инструмент на колени горе-менестрелю и ушел наверх.

Народ помолчал с минуту и вновь зашевелился, забрякал кружками и смеяться снова стали. И даже не заметил никто, как эльф спустился со своей кейтарой, сел в углу, на высокий табурет у стойки, куда свет почти не падал и выплеснул скопившуюся боль в зал.

Не то что б нарочно, но и в себе держать уже сил никаких не было. Довольно на сегодня лицемерия.

Из снов и забытых песен,

Рождаются крылья пепла.

И пламенем падают с неба.

Путь прожигая к сердцу,

Которого нам не вложили,

Которого мы не просим,

Которое нам не по силам.

Ведь то, что в себе мы носим —

Из камня, железа и боли,

Из снов и забытых песен.

Когда отцветает терновник

Рождаются крылья пепла.

— Ну вот что ты за тип, Вейне, тебя петь просили для радости, а ты мрака нагнал, — медленно проговорил Хафтиз, откуда-то взявшийся совсем рядом, и кружку на стойку поставил. Полную.

— Я предупреждал, что не хочу, — Эйт хватил залпом, послушал, как шумит в голове, оставил инструмент в углу и пошел на задний двор.

Хафтиз вслед посмотрел и головой качнул.

Он с Вейне как раз тут и познакомился, лет с десяток назад. Впечатлился, как Эйт на спор летунца к бочке кинжалом пригвоздил. Бочку, правда, проткнул и за пиво платить пришлось, так они его и выпили же. А потом вместе нанялись в один обоз, так и пошло. Но это он Эйту говорил, что из-за летунца, а на самом деле из-за кейтары. И как Вейне петь мог. Не голосом, душой. Хаф, небом готов был поклясться и землей живой, что точно слышал, как ветер ему подпевает. Хотя какой тут ветер в корчме. Окна открыли проветрись от чада, вот с улицы и свистело. Вроде. А вроде и подпевало.

Эйт не боялся, что кейтару кто-то возьмет. Все здесь знали, за это можно запросто рук лишится или еще чего, что под скаш[2] подвернется. Эйта, что на старом наречии значило «сейчас», не зря Эйтом звали. И это слово чаще других от него и слышали. «Сейчас», — говорил он и мог валятся еще полдня перед тем, как взяться за обещанное или сделать все тут же к удовольствию или не удовольствию собеседника.

А еще он был Вейне — болтун, что для барда, в общем-то, не редкость. Вот только скор он был не только на слова и ловок не только струны перебирать. Последний, кто в корчме Фредека потянулся к его кейтаре, даже сообразить не успел, как два кинжала пригвоздили руку к скамье, на которой инструмент лежал. Потом твердые, совсем не бардовские пальцы тычком впечатали голову в стол, а к кадыку прижалось острое, как бритва, лезвие. К слову, меч у Эйта тоже был не один, только второй никогда не покидал ножен. Во всяком случае, этого не видел никто из тех, кто Вейне хоть как-то знал. И мечи свои он за собой таскал, как иное дитя игрушку-соньку. Однажды из парильни на ор во дворе в одном венике выскочил, а оружие при нем, прямо на мокрой спине.

Метательные кинжалы, изогнутые, литые, прятались у Эйта в наборном поясе, чернеными узорчатыми рукоятками наружу. И так хитро, что не понятно было, где украшение с гравировкой, а где кинжал. Пояс старый, эльфийской работы, еще тех, старших эльфов, про которых только сказки остались и немного такого, как этот пояс. Многие думали, что и меч, что Эйт ото всех прячет, такой же древний.

Хафтиз не раз просил Вейне сменить пояс и ножны, хоть тот и носил мечи рукоятями вверх, по-людски, а не вниз, как эльфы раньше носили. И одежду выбирать попроще. И смотреть иначе.

— Не выпячивай, что ты эльф, людей это бесит, и с ними становится на порядок сложнее договариваться. А ты как нарочно.

— Даже если я в смоле перемажусь по уши, все равно, при всем желании, не смогу впятить то, что я эльф. Эти самые уши в первую очередь и выдадут.

— Но зенки наглые мог бы и не таращить.

— Не хочу. Они меня не ради моих зенок нанимают, а чтоб их собственные на месте остались.

— Ну, не скажиии, — протянул Хафтиз и похабно и со вкусом рассмеялся.

Часто случалось, что заключив заказ на сопровождение обоза от купца, Хафтиз чуть позже получал еще один, персональный, для Вейне, от купцовой жены, сестры, дочери… Вейне иногда снисходил, редко, но бывало. И как он их выбирал — одному Единому известно, потому как Хафтиз системы не улавливал. Эйт смотрел, а потом либо кивал, либо уходил. Чаще все же уходил. А потом пару дней молчал или обзывал сводней и мамашей.

Сегодня приятеля прижало особенно сильно. Глаза стали холодными, стылыми, будто само это место из него душу тянуло, и Хафтиз не понимал, почему Эйт постоянно возвращается сюда. День зверем ходит, полночи пьет, спит пару часов, а на рассвете тащится за городскую стену, лезет на торчащий прыщом холм и сидит там на холодных камнях, пока в уши ветром не надует до синевы. Хафтиз за ним пару раз увязывался, но прелести сидения на ветру так и не понял. Оба раза едва дождался, пока вернулись.

Как бы Вейне среди ночи на свой холм не отправился. Из ворот не пустят, а этот если упрется — быть беде. Проследить за ним что ли? Значит самому не спать. Что ж он долго-то так? Целую реку за это время напрудить можно.

— Эй, Фредек, давай уже поесть, кишки склеились, и это… Вейне со двора кликни или пошли кого, долго он там что-то.

____________

[1] Элфинри — элфиен’риа, речь долгоживущих.

[2] Скаш — скааш (скае’аше — младший брат), традиционное оружие элфие, носится в ножнах на спине рукоятью вниз, бывают парными.