Пшеничная вдова

«Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в прозвище совсем иной смысл», — услышала она, прежде чем проснуться в холодном поту.

Завет матери Исбэль поняла слишком буквально.

— Я даю тебе на полмешка больше, чем остальным, — оглядев босоногую женщину, сказала Исбэль, — Спрячь под половицами. Никто не должен знать, что милость моя к тебе сильнее.

— Хорошо, миледи, — робко улыбнулась женщина, смяв подол мозолистыми пальцами.

Хижина, в которой жила эта женщина, давно продувалась ветрами. Два босоногих мальчишки бегали по дому, пока мать не загнала их под подол, чтобы те не путались под ногами. Исбэль дала каждому по леденцу и они притихли, удивленно глодая сладость из сока тропических фруктов и сахарного тростника.

— А где твоя мельница? — с подозрением спросила принцесса, — Она всегда лежала на подоконнике.

— Детишки куда-то укатили, — развела руками крестьянка, — Позже обязательно отыщу.

«Врет», — поняла Исбэль.

Теллостос был приветлив и тепл, зачастую не только к людям. Люмпин — для кого-то сорняк, для кого-то лекарство, находил пристанище в муке, быстро пуская в нее корни. Не проходило и дня, как мука оказывалась совершенно непригодна, поэтому ее мололи прямо перед замешиванием теста. У каждого в доме была ручная мельница, без нее приходилось туго.

— Почему ты врешь мне? — сдвинула брови Исбэль. Она бы уперла руки в бока, но делала это только при отце, когда никто не видел, — Усих опять скупает мельницы?

— Пшеница закончилась, есть нечего... — начала оправдываться женщина, моргая одним глазом чаще, чем другим. — Я обменяла ее на пуд картошки. Все равно у нее отломалась ручка... Мы смелем муку камнями, миледи.

— Уве, за мной, — коротко бросила Исбэль начальнику походной стражи и покинула хижину.

Стояла ранняя весна и до оттепели оставалось достаточно времени, поэтому на Исбэль было множество юбок, голову покрывал бордовый капюшон тяжелого шерстяного плаща, полы его сердито откидывались с каждом шагом — в такт гневной походке.

— Он снова это сделал, — хмурилась Исбэль, — А потом будет брать пшеницу за помол. Наверное, этой деревне требуется другой старейшина. Уве, как ты считаешь?

— Толку от мельницы без ручки? Такие же камни, — пожал плечами начальник стражи, который понимал в мельницах столько же, сколько и в старейшинах — ничего, но всегда делал вид, что разбирается абсолютно во всем, — В Теллостосе железо быстро ржавеет, дерево сыреет и гниет. Тут либо менять все ручки, либо... — Дальше Уве не придумал, поэтому умолк.

Жаловаться ему было не на что, его-то доспехи были выкованы из добротной стали, которую Дорвуд тайком покупал у Бернада через посредников. К сожалению, так повезло далеко не всем: если армия и не страдала, то все остальные вынуждены были сводить концы с концами. Металл в Теллостосе стоил неоправданно дорого.

— Боги не справедливы. Весь Глаэкор усеян рудниками, словно сыр дырками. У них столько железа, олова и меди, что они могут сплавить ими целый континент. Наверное, и питаются они тоже железом, — вскипала Исбэль и Уве уже догадался, что все недовольство ее обрушится на голову старейшины сразу, как только они до него доберутся. Благо, тот хорошо спрятался и в этот раз встречать принцессу не вышел, передав через поручных весть о собственной болезни. Уве его зауважал — Усих определенно был тем, кого жизнь чему-то научила. — Если бы у других была хоть часть того, что есть у них... дерзость их была б не так огромна. Иногда мне кажется, что отец поступил правильно. Как вы думаете, сир Уве?

Уве, высокий, широкоплечий и всегда усатый, ни о чем не думал, потому как вглядывался вдаль. Его посетило тревожное чувство, когда из-за пушистых туч вышло солнце и отразило лучи от покрытых настом сугробов. В глазах зарябило — деревня все еще была скована зимой и на улицах гуляли только курицы и псы. Теллостос никогда не привыкал к зиме, скорее, он ее нехотя пережидал — длинное лето крепко приучало к теплу и солнцу. В этом году Плоскогорке не повезло — прошлой весной поля затопило, принеся с местных болот ядовитую тину и урожай выдался плохим. Зима оказалась голодной: Исбэль привезла пшеницу крестьянам, чтобы те продержались до следующего урожая.

— Не буди медведя посреди зимы, если не уверен, что тебе сдалась его берлога, — растерянно ответил Уве, прислушиваясь к окружающим звукам, — Медведи-шатуны очень свирепы. Блэквуды ведь не отдают ничего своего... но и чужого, правда, не берут. У них и кружки воды не допросишься посреди озера, если они не посчитают, что ты достоин. Все, кто заходили без разрешения на территорию Блэквудов, либо сгинули в канаве, либо... Я всегда был откровенен с вами, миледи... Я не... Миледи, вы слышите?

Уве схватился за меч, как только позади послышалось ржание лошадей. Закудахтали курицы, досталось и какому-то псу: тот заскулил, отбегая в сторону. Стражники уже спешили кого-то у въезда в деревню, когда Исбэль двинулась на звук неразберихи. Загнанная лошадь упала в снег, на губах ее пузырилась белая пена. Дыхание было глубоким и хриплым, приносящим весть ранее, чем разомкнутся губы гонца. Того подняли за пуховый воротник, сбив шерстяную шапку с взъерошенной головы:

— Смоляные корабли прорвались в Агатовое море, — на выдохе вынес приговор гонец — молодой мужчина, маленький и невесомый настолько, что его, наверняка, не чувствовала лошадь, — Блэквуды... они... они... на подступах к главному побережью. Король Дорвуд... он приказал... Вы должны немедленно вернуться во дворец. Грядет осада.

Грядет осада... Исбэль почувствовала, как земля уходит из-под ног. Они разбудили медведя, пронеслось у нее в голове, разбудили, о боги, он погнал обидчика через океан. На дороге оставаться стало невообразимо опасно — дюжина стражников, три рыцаря, столько же оруженосцев, две служанки и толстый повар не спасут ее от вражеской армии.

— Сир Уве, — услышала она свой голос где-то там, далеко, оставленный во времени, когда сердце ее еще не пропиталось тревогой и ужасом, — Прошу вас, разберитесь с мельницей...

Ватные ноги понесли к карете, которую уже открывал высокий, крепкий юноша с небесно-голубыми глазами. В этих глазах она прочитала страх.