Altera fabula

3. Хочешь мира - готовься к войне

С приездом Дурслей для Гарри закончился хоть и интересный, но самый длинный в жизни месяц. Ну, как ему поначалу казалось. Потом-то он быстро понял, что к лучшему ничего не изменилось. Дурсли отдохнули от него, однако относиться к нему лучше не стали. Да и с чего бы?

«Страдал от одиночества? Дура-ак, — самокритично думал Гарри. — Лучше быть одному, чем среди тех, кто тебя боится и терпеть не может».

Липкая, брезгливая ненависть родственников, которую он чувствовал почти всегда, стоило им на него посмотреть, душила. Хотя в чем-то теперь Гарри их даже понимал.

Больше всего ему было интересно, кто вообще додумался подкинуть его в эту семью, а не в какой-нибудь приют. Ну и вообще, как все это случилось?

«Ведь все равно должно же быть хоть что-то, записка или письмо какое-нибудь, да просто документы! — пришло ему в голову наконец. — Вот почему я раньше об этом не подумал, пока Дурслей не было и была возможность хорошенько поискать? Книжки читал, детские. Кино смотрел. Дур-рак с клыками! Теперь неизвестно сколько ждать, пока снова один в доме окажешься».

Спрашивать что-то у тетки и тем более у дяди совершенно не хотелось. Гарри стал стараться как можно реже попадаться на глаза и по возможности не пересекаться с родней, благо, еду ему Петунья все-таки на кухне оставляла, и даже вполне приличную. Вот только котлеты и бифштексы часто бывали непрожаренные, приходилось самому доводить их до готовности. Хотя никто об этом не знал: когда Гарри появлялся на кухне, оттуда уходили все. Впрочем, как и во всех других местах. Кажется, только Вернон не боялся оставаться с ним наедине, но и тому это явно не нравилось.

Начались «стеклянные» дни» — Гарри почти все время приходилось представлять себя незаметным, прозрачным, и в конце концов это едва не привело к очередному ухудшению.

Изнывая от безделья, он смотрел в окно на траву, уже слишком высокую, чтобы газон выглядел аккуратно. Кажется, подстригать лужайку лучше всего именно ему — вдруг Ужик попадется? И он решил наконец предложить свои услуги, чем напугал до заикания тетю, появившись «из ниоткуда». Ну да, про свою прозрачность он думал теперь постоянно, а как это воспринималось со стороны — понятия не имел. До этого момента.

— Не-не-не смей та-так больше делать! Не смей во-возникать рядом со м-м-мной! — истерично кричала Петунья на оторопевшего племянника, пока тот пытался ее уверить, что ничего плохого не замышлял, а совсем даже наоборот.

— Что он натворил? — подошел Вернон, картинно поигрывая бейсбольной битой, и Гарри округлил глаза.

После чего последовало что-то вроде рекламы по телевизору, только наяву, так сказать, в натуре. Дядя показывал, как хорошо на кончике биты закреплена серебряная проволока, как она быстро разрезает воздух, а Гарри пытался унять дрожь. Да, он смотрел кино не только про вампиров. Криминальную хронику тоже показывали — а какой мальчишка не стал бы такое смотреть? Ему доводилось видеть, что бывает от таких вот бит. Понимание, что это может коснуться его, сковывало страхом, но именно его показывать не стоило.

— Я же вам дал уже слово, — хриплым голосом произнес он, из последних сил стараясь казаться спокойным. — Хотя если вам так удобнее… — его голос сорвался. — Да я просто лужайку подстричь хотел!

Гарри держал лицо из последних сил. Было просто жутко. Вернон сильный, и если он не промахнется, то ему, Гарри, точно не выжить. И по скорости… исчезать у него со свистом точно не получается. Да и перемещается он совсем недалеко. Наверное, он действительно не настоящий вампир, потому его и оставили как… бракованного.

Мистер Дурсль что-то хмыкнул, успокаивая жену, и ушел в гараж, откуда через некоторое время раздался стрекот газонокосилки, а потом и крик:

— Поттер, иди, работай!

Гарри проходил один круг за другим, почти не обращая внимания на то, что высокая трава закончилась, но наконец остановился. Он выключил косилку, завел ее в гараж, тщательно протер, закрыл чехлом и присел рядом. Терпко пахло свежесрезанной травой и немного машинным маслом. Все мысли куда-то улетучились кроме одной: его сегодня обещали… убить.

Это было страшно. Это было обидно, хотя странно, наверное, обижаться, пугать-то он первым начал. Наконец до него дошло, что он сам представлял теперь, по мнению Дурслей: смертельную опасность для них. Так что… все правильно. Но как же плохо!

В окнах дома зажегся свет, но его никто не звал. И больше никогда не позовет.

Гарри подтянул к груди худые коленки, крепко обнял их и тихо заплакал.

Вдруг на него повеяло каким-то странным ветром — теплым, а не по-вечернему прохладным, он поднял голову и увидел размытый силуэт странного старика с длинной белой бородой в каком-то синем халате с желтыми пятнами. От изумления он даже встать сразу не смог, а потом старик что-то невнятно пробормотал, взмахнул рукой и исчез.

Гарри потер глаза. Никого не было. Неужели это ему привиделось?

«Наверное, так. Просто я слишком хочу, чтобы ко мне кто-нибудь пришел. Кто-то, кому я мог бы быть нужен». Он вздохнул, окончательно вытер глаза, водрузил на место очки и решил, что постарается прожить и так. Как-нибудь. Сам. Тем более что ему теперь в другую школу идти, где не будет Дадли, и где его не все знают. Может, удастся хотя бы с кем-нибудь познакомиться.

Так что уход из дома, к которому был уже почти готов, Гарри пока отложил. А потом хорошо подумал и решил временно распроститься с этой идеей. Потому что — куда он денется-то? Полиция вернет. Еще только хуже сделает, как всегда.

Близился его день рождения, а там еще месяц — и школа, а значит, что-то новое, плюс еще его почти целый день и так не будет в этом доме. Может, найдется какая-то секция или кружок, чтобы не надо было платить? Да он даже петь в хоре согласится! Наверное.

* * *

Альбус Дамблдор был в ужасе.

— Бедный мальчик. Что же ты наделал, Геллерт, — шептали сухие бледные губы старика. — Что же ты наделал? И как мне быть с этим теперь? Смогу ли я исправить хотя бы самое главное?..

Сорок шесть лет в Нурменгарде, в облике, точнее, в теле Геллерта научили его многому. А самое главное, он перестал быть истинно Светлым. Перестал, потому что когда Геллерт месяц назад явился в его темницу, сумел победить его по-настоящему. Сорок шесть лет, из которых он месяц оплакивал Геллерта, еще один — свою доверчивость и глупость, и любовь. А все остальное время готовился к единственной ментальной атаке, которая дала бы ему шанс вернуться. Или умереть.

Хотя он готов был не возвращаться — если Геллерт сам был Великим Светлым, как он не раз слышал и читал — в Нурменгарде никто не обрадовался бы свихнувшемуся могучему магу, так что условия, в которых содержали Альбуса, были вполне приемлемыми. Он сознательно бы остался тут вместо него, если бы мог поверить в то, что Геллерт действительно изменился. Его не было долго, очень долго.

Но он пришел и рассказал такое, что Альбус не смог иначе. И теперь в просторной холодной камере остался… нет, самого Геллерта там уже не было — только его оболочка, иначе бы ничего не вышло. Но ритуал обмена душ предполагал обратные действия, как ритуальные, так и жесткое прямое вторжение. Это было страшнейшим насилием, которое Альбусу пришлось совершить над самим собой: он убил. Он уничтожил личность того, кто был когда-то его самым близким другом. И пускай крови на его руках фактически нет, он убийца — до конца своих дней. Но он не мог поступить иначе.

Геллерт. Одно имя отдавалось стоном едва ли не до костей. Как он иронизировал над своим званием Великого Светлого! Орден Мерлина, подумать только, он получил орден Мерлина за победу над самим собой. И гордился — как это вообще возможно? Он готовил магическую Британию к краху, рано или поздно ее ожидающему, формируя собственными руками силы зла и точно так же якобы силы света. Когда он рассказал про становление Тома Реддла как Темного Лорда, Альбус едва не умер сам. Ведь это именно он был виноват, это он фактически заставил мальчика пойти тем путем — Геллерт только продолжил. И теперь рассказывал с таким удовольствием, словно шахматист, выигравший партию.

А его выпускники, совсем еще молодые, доверившиеся ему: молодой Поттер, кажется, совсем не имел мозгов — отдать драгоценную мантию в такое страшное время и — кому? Как они могли ему верить? Как он мог? И когда Геллерт сказал, что эта игра его прекрасно забавляла, Альбус атаковал — жестко, яростно, все свои силы и всю свою личность бросив через один только ответный взгляд. Геллерт был сильным менталистом, но Альбус без пары месяцев сорок шесть лет тренировался.

Он вошел в его разум, как нож в масло, разрезая и не заботясь о результате. Он раскрошил его как овощ, как корни перед варкой зелья, так, что из тела и изгонять-то было практически некого. Он убил, убил жестоко. И вышел как во сне, вдыхая летний воздух, благосклонно кивая стражам, прошел за антиаппарационную границу и активировал лежащий в кармане портал.

Он вернулся в Хогвартс и был потрясен тем, что никто ничего не заметил — даже то, что он едва держался на ногах. Как будто не было всех этих лет… Нужно было привыкнуть, как-то войти в колею, но не получалось. Хотя Геллерт здесь сослужил ему неплохую службу. Яркие одежды, сладости, склонность к эпатажу сделали естественными и то, что он спотыкался поначалу едва ли не на каждом шагу, резко останавливался и менял направление движения, был фантастически рассеян… Геллерт и изображал из себя рассеянного чудака. Даже Фоукс покосился пару раз, а потом стал вести себя как ни в чем не бывало. Глупая волшебная птица…

Как же больно. Альбусу казалось, что себя он тоже убил, да в какой-то мере так оно и было. Из друзей Геллерт почти никого не оставил. Старина Дож, уже не очень хорошо соображающий, да Минерва, хвала Мерлину, хоть постарела, но осталась собой. С остальными еще разбираться и разбираться. Но некогда, некогда — надо готовиться к учебному году, надо перечитывать дневники и записи предателя, надо срочно входить в свою роль, чтобы не допустить войны и успеть исправить хотя бы жизнь мальчика!

Не до боли, хотя она теперь всегда на месте, всегда под кожей, стоит хоть на минуту остановиться. Не до слез — они никому не нужны, плакать незачем, хоть и есть, кого оплакивать, но если уж совсем честно, то ему, Альбусу, и нечем. Все, что он может, это расплатиться по счетам остатком своей жизни. Успеет? Не успеет? Хватит? Не хватит?

Какая разница. Вперед.

А для начала он зачарует письмо для Гарри, чтобы хотя бы последний месяц его дом был для него действительно домом. И чтобы его опекуны, как их там… Дурсли, да, действовали так, как если бы мальчик был им нужен, если бы это был их ребенок, чтобы они любили его и берегли!

* * *

До дня рождения Гарри оставалось пять дней. Понятно, что никакого праздника не будет, но ему очень захотелось узнать, откуда Дурсли вообще узнали о его дне рождения — он-то сам ведь не мог рассказать! Спросить? Или лучше не спрашивать? Может, попросить это в качестве подарка?

Вообще после того, как Дурсли приняли на вооружение биты, жить стало на удивление легче. Тетя, конечно, ничего такого в руки не брала, но она ходила только вместе с мужем или сыном. А вот Дадли даже начал с Гарри разговаривать!