Другой путь Леннрота

Леннрот оказался в воде, которая, дымясь, покрыла лыжи и немедленно принялась замерзать. Катить стало решительно невозможно, каждый шаг добавлял к сковавшему лыжи льду еще слой. Останавливаться тоже было никак нельзя, впрочем, ближайшие кусты виднелись уже на расстоянии пары решительных шагов.

Плохо было то, что во время преодоления с отягощениями этого водного пространства его сапоги из валяного войлока медленно но верно намокали. Тепло ног способствовало проникновению влаги внутрь, практически не смерзаясь в ледяную корку.

Итак, в конечном итоге Леннрот имел в активе лютый мороз и мокрые ноги. Два основных правила выживания в зимнем походе оказались нарушены.

Элиас сбросил оледеневшие лыжи, схватил их подмышки и, заставляя себя более ни на что не отвлекаться, поспешил к замеченному ранее корню вырванного дерева. Торопиться надо было изо всех сил. Оставалось только надеяться, что это место ранее не облюбовал какой-нибудь шестисоткилограммовый медведь, чтобы впасть в спячку.

Да что там - медведи побоку! Леннрот принялся отчаянно копать маленькой лопатой нору к яме, оставленной выкорчеванными из земли корнями.

Он вырезал снежные кирпичи и складывал их на манер тоннеля, углубляясь вниз. Лоб покрыла испарина, а вот ноги слушались уже не очень. Можно сказать, ступни уже не чувствовались.

Элиас почувствовал под лопатой стылую, но не промерзшую землю, и принялся расширять свое гнездо. Свет пробивался из прорытого хода скудно, но достаточно, чтобы сделать себе место, где можно было протянуть ноги.

Он сползал наверх, сдернув с саней-волокуш все свое нехитрое имущество и затащив его с собой. Еще несколько минут, и установленная на очищенную землю, загорелась спиртовка, на нее водружена жестяная миска, заполненная снегом. Теперь можно было снимать сапоги.

Это было сложно и даже страшно. Не хотелось вытащить вместе с обувью и часть ноги, к ней примерзшей.

Обошлось. Ступни оказались на месте, да еще и вместе с пальцами.

Сначала растереть снегом, когда же чувствительность уколами мириад иголок вернулась, обмыть теплой водой, которой за все время реанимации согрелась целая миска. Потом насухо вытереть полотенцем и одеть согретые на теле новые шерстяные носки. Затем пошевелить пальцами, порычать немного от боли, и ощупать себя, осмотреть с помощью маленького зеркальца.

Осмотр показал, что легко обморозил обе щеки и кончик носа. Ну, это не так страшно. Ноги живы - значит, и лицо оживет.

Меж тем снаружи начало смеркаться, и надо было обустроить нору для житейских нужд. Нельзя было замуровать лаз к его логову, потому что даже если и воздух проникает через толстый слой кристаллизованной воды, но его может оказаться не вполне достаточно, чтобы дышать, так сказать, полной грудью. Важно было, чтобы тепло никоим образом не покидало его убежища. То есть, где-то посередине лаза следовало повесить полог, который хоть как-то удержит нагретый до плюсовой температуры воздух, по своей физике стремящийся подниматься наверх.

Леннрот сделал все, от него зависящее, чтобы пережить этот мороз. Поднявшись еще раз на поверхность, он убедился, что температура упала аномально. Без убежища и живого огня никакая одежда не сохранит 36. 6 градусов всего тела. Двигаться, разгоняя кровь - тратить калории. Их невосполнимость - снижение температуры тела. Дальше откажет печень. Ну, и все, летальный исход. Гипотермия.

На поверхности был очень глубокий минус, в его глубокой норе стоял плюс - может быть, плюс два, плюс один или даже плюс ноль. Ничего необычного - принцип берлоги. Медведь, когда спит всю зиму, в ледышку не превращается. Даже не двигаясь и не получая пищи.

Элиас уменьшил фитиль на спиртовке, но зато рискнул из сухих дров, что имел обыкновение всегда возить с собой, нарезать щепок и соорудить на земле маленький костерок. Стало повеселее: еда имеется, ноги спасены, воду можно натопить, мороз в эту нору не проберется - жизнь пока не кончается.

Костер согрел ему кашу с мясом, вскипятил кофе и, потухая, приказал: спать! Леннрот еще раз пощупал нос и уши, хотел о чем-то подумать, но неожиданно пришел сон.

А потом в его убежище пришел еще кто-то. Элиас это почувствовал, потому что полог колыхнулся и маленькая порция мороза заметалась по норе, истаивая и разрушаясь. Он услышал чье-то осторожное дыхание, точнее даже - кто-то принюхивался, не в силах с холода понять, что это за запахи здесь витают.

Леннрот, не шевелясь, присмотрелся - тонкий огонек спиртовки еле синел, практически не давая никакого света. Из норы на него смотрели два немигающих глаза, отливающие зловещим красным светом.

Кто-то пробрался под стоящими на входе в убежище крест-накрест лыжами и пришел сюда. Или это очередные выкрутасы неугомонного Пропала? Когда в природу приходит ветер - приходят твари с нижнего мира. Когда опускается мороз - Навь открывает свои ворота.

Однако два глаза, видимо не высмотрев ничего понятного, заворчали и зарычали. Круглая голова пошевелилась из стороны в сторону, осматриваясь. Кисточки на ушах слабо колыхнулись, видимо до сих пор в изморози.

Так это рысь! Более не в состоянии терпеть стужу, нашла нору в снегу и пришла в тепло. На все готовое, так сказать.

Рысь - опасный хищник. Но основная опасность ее - это внезапный прыжок с дерева, когда можно резко сломать шею жертве. В тесном пространстве этого преимущества у нее нет. Однако когти и клыки все еще при ней.

Леннроту не хотелось верить, что тварь должна непременно напасть. В пору природных катаклизм звери пытаются самосохраниться, а не убивать. Пожар, засуха, мороз - зверье ищет спасение. Тем не менее, кто же знает, что у этого зверя на уме?

Он поднял перед собой пуукко - финский нож - старое доброе ружье было в зоне досягаемости, но его следовало еще достать.

Рысь увидела движение и ответно зарычало, подняв вперед, как кошка, когтистую лапу. Она все же не понимала, кто еще находится в этой теплой снеговой пещере. Ей трудно было даже оценить размер, то есть, опасность.

Элиас увидел, что зверь медлит с атакой, и вытащил ружье. Конечно, выстрел вполне может разрушить устоявшийся микроклимат, но что еще делать-то?

А вот, что: он разломил ружье и повернул дула с патронами к зверю.

Рысь заворчала и попятилась. Запах железа и пороха были запахами смерти. Бросаться на смерть было никак нельзя. Но отступать и выбираться на убийственный мороз - та же самая смерть. Зверь сел на задние лапы и в растерянности начал выкусывать ледышки, вмерзшие между пальцами правой передней конечности.

- И я тебе говорю: не шали. Тогда выживем, - спокойно и негромко сказал Леннрот.

Рысь перестала занимать себя маникюром, глубоко вздохнула и чихнула.

- Вот так-то лучше, - тем же тоном проговорил Элиас. - Спать пора. Утро вечера мудренее.

Зверь ничего не ответил, тогда человек убрал свое ружье.

А утром Леннрот с удовлетворением отметил, что ночной гость не отгрыз у него ничего. Сама рысь спала, свернувшись калачиком, на том же самом месте. Выходить наверх она явно не собиралась.

Ну, что же, значит мороз держится. Значит, придется еще время здесь коротать. Значит, надо как-то договариваться со зверем.

Элиас налил себе с котелка воды в кружку, отметив, что за ночь она не замерзла. Пока с удовольствием пил, заметил, что рысь не сводит глаз с его кружки.

- И что же вы, дикие звери из дикого леса, пьете зимой, коли все подо льдом? - спросил он.

Зверь вздохнул и облизнулся. Понятное дело: кровь пьют. Снегом закусывают.

- Отведай из моего кубка, - предложил человек и протянул котелок с водой, поставив его где-то посередине между ними.

Рысь немедленно села и, нахмурившись, посмотрела по сторонам. Потом вытянула шею и понюхала воздух. Помимо всего прочего пахло чистой колодезной водой. Ну, или просто водой.

Зверь сделал строгую морду, отчего вид его стал донельзя глупым, потом осторожно вытянулся и, махнув лапой, начал деликатно и сдержанно лакать воду. Он пил до тех пор, пока на донышке котелка не осталось ни одной капли. Торжественно рыгнув, он вернулся на свое место и прищурил глаза.

- Вот, что нужно человеку, чтобы почувствовать себя в порядке, - сказал Леннрот, заново набирая в котелок снегу. - Даже если человек - извините, рысь.

С той поры отношения у них в логове стабилизировались: никто не хотел перегрызть или перерезать горло друг другу. Они по очереди использовали отхожее место, устроенное Элиасом возле дальнего корневища, заметая следы снегом со стенок. Человек топил воду, которую они по-братски делили между собой. Леннрот думал, что также придется делиться и едой, которая, в общем-то, не была рассчитана на два желудка, но тут пришли лесные мыши.

Мыши, одурев от мороза на поверхности, рыли свои ходы как попало и непременно попадали к ним в убежище. Рысь ловко прихлопывала каждого грызуна лапой, а иногда и двух разом, а потом пожирала в один присест. Леннрот ел свою кашу. Все были довольны.

Соседство с кровожадным хищником, все-таки тяжеловатый воздух логова, очень ограниченное пространство, отсутствие движения - все это замечательные предпосылки, чтобы развилась клептомания. Когда же, собственно говоря, воровать не у кого, разве что у самого себя или дохлых мышей у рыси, клептомания плавно перетекает в клаустрофобию.

Как профессор медицины, Леннрот знал, как договориться со своей психикой в отношении всяких фобий и маний. Лучше всего это делать через посредника.

- Как рысь рыси, ты мне скажи, в чем смысл нашего пребывания в корнях этого дерева? - издалека начал Элиас.

- Рррр, - ответила рысь.

- Согласен, - согласился человек. - Но вот не согласен в том, что это все реально. Обрычи мне перспективу.

Дикая кошка обреченно простонала и лапой прошлась по своей голове, прижимая к ней ухо.

- Тогда скажи мне, почему тем упырям из Каяни не удалось ни зарезать меня, ни разрубить на части топором?

- Да потому что давным-давно тебя заклял против этого один хороший человек, - ответила рысь. Или это уже была не рысь?

Напротив него сидел Архиппа Перттунен и лукаво улыбался в бороду. Он выглядел ровно также, как много лет назад при их последней встрече.

- Архиппа, а ты, часом, не помер? - спросил Леннрот, нисколько не удивляясь метаморфозе дикого зверя.

- Мертвый не может умереть, а живой будет жить всегда, - пожал широкими плечами рунопевец. - Шастать по норам - это мое призвание. Живым ли, мертвым. С тобой вот беседую, потом - с Тойво Антикайненом119, да мало ли еще с кем.

Леннрот знал, что издревле для просветления люди уходили под землю, где в раздумьях и молитвах проводили день за днем, или даже неделю целиком. И Александр Свирский, и Арсений Коневецкий, и Орфей, и даже потом последний сибирский чудотворец Григорий Новак, он же Распутин.

- Мне одиноко среди людей, - сказал Элиас. - Мне хорошо одному, но сердце болит за Иду, за других детей и жену.

- А кому сейчас легко, ведь Господь-то от нас от всех отвернулся, - кивнул головой Архиппа. - Вот поэтому где бы мы ни были, с кем бы мы ни находились - от одиночества никуда не спастись.