Летчик Михеев

ЗАДУШЕВНЫЕ ВСТРЕЧИ

Иван Васильевич Михеев нередко бывал у меня. Это были самые интересные вечера в моей маленькой комнате.

Он рассказывал о своих полетах, я записывал эти рассказы, стараясь как можно точнее сохранить особенности михеевской речи. Мне хотелось написать простую книгу о невыдуманном герое. Я видел перед собой большого человека и лётчика, у которого можно учиться и жить и работать.

?

…Вот он сидит передо мной. Лицо загорелое, мужественное. Белые зубы обнажены в улыбке, обращенной к трехлетней Людмилке. Она любит "Миккев-сана" (так звали Ивана Васильевича в Японии), с увлечением слушает его рассказы.

— Хочешь лететь со мной в Германию? — спрашивает он.

— Да, — говорит Людмилка.

— А там плохо живется рёбятам!

И он рассказывает о картинах голода и нищеты, что наблюдал в рабочих кварталах Берлина. Обе рассказывает о самоубийствах отцов и матерей, видящих своих детей истощенными, умирающими медленной голодной смертью.

— Она уже не хочет лететь в Германию, — смеется Михеев.

— Ну, ничего, через год полетаем здесь, — у меня будет большой-большой самолет, целый дом…

— И Галю возьмем?

— И Галю.

— И папу, и маму?

— Всех возьмем.

…Я помню, как Маленькая Людмилка вместе с сестрой уселись в комфортабельные кресла самолета. Михеев, как всегда спокойный, вошел в пилотскую рубку, рядом с ним сел второй пилот Местон. Михеев неторопливо снял пиджак, повесил его на спинку кресла, положил фуражку на какую-то полочку и стал говорить по телефону с механиком. Механик находился где-то на "втором этаже" — над пассажирской кабиной. Несколько распоряжений — и машина готова к полету.

Я вижу, как через иллюминатор улыбнулся своим первым пассажиркам пилот. И мы помчались вперед. Колеса оторвались от земли, дружно ревели пять моторов, подстегнутые словно ударами бича рычагами газовых секторов. Сколько радости испытали и дети и все мы — сорок пассажиров, — летя над Москвой на огромной советской машине!

В марте 1931 года я ждал Михеева. Неожиданно ко мне зашел писатель Александр Степанович Грин. Это исключительный рассказчик — автор десятков увлекательных книг. Но его герои живут не у нас, не в знакомой нам обстановке. Он выдумывал для них какой-то особый мир, не знакомый нам географически. Приезжая в Москву по делам, он обычно заходил ко мне на Тверскую (ныне — улица Горького). Грин говорил о моей квартире: "Я ощущаю здесь то, что неощутимо людям, отвлекающимся частностями — обстановкой, объёмом комнат, их внешностью. Я сосредотачиваю все свои рефлексы на общем — атмосфере, целом. Это — благополучие. Здесь дышится легко. Здесь — как в мире моих героев. Я не ощущаю здесь тревоги, которая особенно ощутима в гостиничных комнатах, гулких, как коридор, случайных".

Я знал, что "сказочник" Грин не любит, вернее — не понимает, авиации. Он никогда не подходил и близко к самолетам. Он представлял наших летчиков такими же, какими были старые "лихие авиаторы", с которыми ему случалось встречаться еще до революции в Севастополе.

Меня интересовала их встреча.

Высокий и седой, он словно заполнил собой всю мою маленькую комнатку. В тот день у меня в квартире уже находился мой друг, работник газеты "Известия" Валериан Иванович Легат. Разговор зашел о предчувствиях.

Грин слушает с интересом.

— Попробуйте вызвать этого летчика.

Я делаю пассы и, кажется, пыжусь. Это тяжело физически.

— Сфера горизонта… Петровский парк, — бормочу я, направляя пальцы в сторону севера.

— Не получается, — иронизирует Легат, — давайте лучше выпьем.

— Но еще рано, — говорит Грин с какой-то странной усмешкой.

Мы выпиваем, закусываем, закуриваем. Грин рассказывает о своих опытах, о шестом чувстве, так развитом у него.

Проходит полчаса, час. Теперь мы слушаем Легата. Александр Степанович явно заинтересован им. Он рассматривает линии руки Валериана Ивановича. Лоб Легата высок и ясен, но Грин, посмотрев руку, долго смотрит на его лоб.

— И у него я вижу, — обращается он ко мне. Мы не понимаем Грина. Легат иронически улыбается. Неожиданно Грин произносит:

— Я делаю это, но мне удается очень редко. Вызываю нервных людей, людей с богатой нервной системой. Интеллектуально развитых людей. И это же я ощущаю сейчас… Я чувствую, что меня слышат. Я услышан! Ваш друг, — продолжает Грин, — едет на "Лейнланде". Из разбитого окна брызжет. Он отстраняется от окна. Я вижу его…

Мы молчим. Легат вперил в Грина взгляд своих ясных синих глаз. Он изумлен. Мы изумлены оба.

Длительное молчание нарушается лишь обрывками его фраз:

— Он сошел с автобуса… Я снова вижу его… Глаза Грина не видят нас. Становится страшно.

— Он идет, поднимаясь по чугунным ступенькам. Входит в ваш коридор… Я слышу его шаги.

Пауза. И мы вздрагиваем: в дверь кто-то стучит, тихо, но настойчиво. Входит Иван Михеев.

Он вошел, стряхивая дождинки с кожаного пальто, просто поздоровался со всеми и присел к столу.

Иван Васильевич только что вернулся из Обдорска, куда летал за пушниной. Не дожидаясь расспросов, он стал рассказывать о своем последнем полете. Прерываемый вопросами, он возвращался к эпизодам, уже рассказанным в этой книге. И вот Грин уже настороженно слушает изложение эпизода у острова Вайгач, когда над морем, вдали от берегов, чуть было не произошла катастрофа. Перед его глазами вырисовываются однообразные пески пустыни Гоби, красочные города Японии, льды Заполярья

и тоскливая готика Германии. Везде побывал этот много видавший человек с седеющими висками.

Перёд Грином ясно вырисовался портрет большого летчика и человека — Ивана Васильевича Михеева. Как непохож этот подтянутый, спокойный и умный человек на полупьяных "королей воздуха" из дореволюционного Севастополя!

— Да! У меня есть небольшой рассказик на эту тему, то есть о шестом чувстве. — Грин по-юношески порывисто бросается к вешалке. Вынимает из внутреннего кармана своей заячьей шубы свернутые бумаги. Это разного цвета бланки, вырезанные из конторской книги разграфленные листы: "дебет", "кредит". Красные и черные линии. Листы исписаны почерком Александра Степановича.

— Все неоконченные вещи, — объясняет он, листая страницы. Их середины в складках протерты, чем-то подмочены.

— Боже мой, какое варварское обращение с рукописями Грина! — восклицает Легат, вызывая улыбку у Александра Степановича. Легат дарит ему огромный блокнот в легком переплете. Восторг Грина. Но вот он нервно, торопливо листает свои страницы. Он не находит нужного рассказа. От него сохранилась лишь одна страница, да и та порванная…

— Должно быть, я завернул в нее курицу в Мценске…

Молчание. Грин пытается прочесть засаленный обрывок страницы.

— Новая вещь? — спрашиваю я.

— Да! В ней ощутимо дано, как незримые флюиды мчатся вдаль по вашей воле. Вы посылаете их через пространства, реки и моря, — и близкая вам душа, ощущая незримое беспокойство, начинает действие, — неосознанно, неясно. Эти токи проходят через толщи каменных зданий города и могут достигать цели, но если бы вы знали, как это тяжело, — найти такую духовную силу, чтобы они дошли и проявили действие. Это умение надо воспитывать. У нашего хозяина, у нашего милого хозяина, кажется, не получилось! — Грин смеется, но мне не обидно. Зато Легат явно обижает меня:

— Наш хозяин чрезмерно увлекается одним графинчиком.

— Но и все мы увлекались его содержанием, — Возражает Грин.

— Но это — мистика, — возмущается Легат. Грин улыбается: — Как вы наивны, Валериан Иванович! А как же индийцы? Наука не отвергает этих явлений. Она не объясняет их. Оттого, что эти явления не изучены, они кажутся чудом. Но чудеса внутри нас! Духовная энергия, а она существует, опирается на физико-биологические силы… Практика была начата во время голодовки. В этот момент происходит очищение организма, обострение его духовных сил. Я заставлял оглядываться людей, сидящих на другой стороне бульвара, на противоположном его конце. Для этого достаточно, как аппаратом, пользоваться глазами, если объект видим.

Разговор заходит о снах.

— Мне снятся мои завтрашние вещи. Я читаю их ночью. Утром я прищуриваю глаза… Вижу их… И пишу…

Далеко за полночь мы прощаемся с Михеевым. Грин остается у меня.

— Скромный, кристальной чистоты и огромной силы человек! — говорит он. — В нем исключительная, свойственная большим умам, простота. Я не знал до сих пор наших летчиков. Я сейчас буду писать о них. И прежде всего о милом Иване Васильевиче!

Большому писателю не удалось написать о советском летчике. Грин уехал в Крым, где он жил постоянно.

Через полтора года я летел над горой Агармыш (в Крыму). У подножья покрытой золотистым туманом горы выпуклой точкой рисовалась могила писателя.

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ АВТОРА2

ЛЕТАТЬ!3

В ТЕ ДНИ…44

МОСКВА-КИТАЙ НА САМОЛЕТЕ 49

ПО ЯПОНИИ58

БОРЬБА С КРЫЛАТЫМ ВРЕДИТЕЛЕМ63

ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ70

СКОРАЯ ПОМОЩЬ НА САМОЛЕТЕ81

НА ЛИНИИ МОСКВА-БЕРЛИН89

ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ101

ЗАДУШЕВНЫЕ ВСТРЕЧИ107