Честная книга

Когда Жанна открыла коробку, я увидел его. Его звали Макс. Даже в той комнате, где сидели все остальные, его заперли в коробке. Так он себя вел. Но мне было всё равно. Я почувствовал себя в нём. Комната и люди исчезли. Вокруг была темнота. Из всех чувств сохранилось только то, что я мог испытывать телом. Было тепло и хорошо. Сквозь меня как будто струилась невероятная сила. Я лежал на кровати и чувствовал, что плечи расправились. Я дышал глубоко и ровно, и каждый вдох приносил огромное облегчение. Я будто ощущал, как кислород наполняет меня энергией и спокойствием. Огромная глыба свалилась с плеч. Я знал, что сейчас могу абсолютно всё. Испытывал невероятное удовольствие от каждой клеточки своего тела. Наслаждался этим чувством. И совершенно ничего не видел.

Но зрение было не нужно. Я встал с кровати, сходил в туалет, помыл руки. Походил какое-то время по квартире. При этом я так и не открыл глаз. Просто чувствовал и знал, где что находится. Все движения были точны и уверенны. Снова лег в кровать. Полежал еще немного и открыл глаза. Всё исчезло. Пришла сильная усталость. Я повернулся на бок и моментально заснул.

XIV. Симптомы

В школе я очень любил историю. Наверное, потому, что мне повезло с учителем. Маргарита Даниловна хорошо объясняла и при этом заставляла думать. Мне нравилось. Я не запоминал даты, потому что даты не имели значения. Для меня важна была последовательность. Предпосылки, причины, следствия – они были гораздо интересней, чем сами события. Каждый раз, читая новый параграф, я выстраивал в голове систему – почему что случилось и к чему это привело. Только так я запоминал. Позже я вспомнил, что даже в младших классах, когда нас заставляли наизусть читать стихи, я не мог просто взять и запомнить рифмованный набор слов. Я не видел в этом смысла. Я делил его на блоки, выстраивал связи – и всё моментально укладывалось в памяти. В любом деле важна была система.

К своему расстройству я подошел так же. В нём тоже были причины, признаки, механизмы, события и последствия. Я погрузился в изучение механизма. Мне сильно доставалось от событий и последствий. До определенного момента я упускал из виду причины. Зато прекрасно разобрался с признаками. В отличие от курса истории, здесь они назывались симптомами.

Первые два мне подсказал Андрей. Самым распространенным считались разные точки зрения, чередующиеся в речи. Такие родные и привычные «с одной» и «с другой стороны». Я очень часто их использовал.

На втором месте находились сложности с принятием решений. Это тоже подходило. Мне было очень трудно решать, что делать. Иногда я часами мучился, перебирая в уме сотни вариантов. В конце концов, что-то решал, но почти всегда оказывалось, что выбор был неверным. Я легко и непринужденно менял точку зрения относительно событий и явлений. Люди зверели от этого. Я спокойно объяснял, что не меняются только мудаки. А умные люди учатся, получают новые знания и приходят к новым выводам. Это звучало убедительно.

Еще несколько симптомов я нашел сам. Среди них присутствовала ложь. Я часто и с удовольствием врал. Я не видел ничего плохого в том, чтобы немного соврать заказчику, лишь бы не травмировать его нежную психику. А вот необъяснимая ложь о себе, которая подменяла и украшала действительность, очевидно, была симптомом. В какой-то момент один знакомый напился, показал фотографию машины и сказал, что купил ее неделю назад. Я сделал вид, что ничего не случилось. Полгода назад он показывал эту фотку. Машина была прокатной, на фоне были Альпы, а мой приятель туда летал кататься на лыжах. Через несколько дней я спросил, как машина. Он смутился, покраснел, но искренне не понял, о чем я. Он не помнил этого разговора, зато испытывал необъяснимую тревогу. Мне это было знакомо. Диссоциативное расстройство оказалось совсем не таким редким, как все привыкли считать.

Собственно говоря, тревога и стыд, отравлявшие жизнь после срывов, тоже были симптомом. Я боялся и ни за что не хотел вспоминать, что делал, пока был нетрезв. А когда вспоминал, или кто-то рассказывал, страшно пугался и старался поскорее забыть. Очень долго не мог понять, почему другие люди совсем не переживают из-за своих пьяных выходок. Оказалось, им не о чем было переживать. Опьянев, они оставались собой. Я же под воздействием алкоголя становился другим. И не просто другим, а таким, каким долгие годы запрещал себе быть. Конечно, это пугало. И, конечно, вызывало стыд.

Как-то раз во время встречи я почувствовал, что собеседник воспринимает меня неправильно. Он видел меня по-другому. Не таким, каким я был. Я чувствовал, что общение не клеится. Он не доверял мне. Как будто смотрел на меня и видел что-то, чего я сам не мог разглядеть. Мне стало очень некомфортно. Я вспомнил, что это случалось и раньше. Долгие годы я не обращал внимания на это ощущение. И только теперь понял, в чем дело. Иногда мне встречались люди с развитой эмпатией, усиленной прекрасной интуицией. Они чувствовали и видели, что я не тот, кем стараюсь казаться. Чувствовали пустоту вытесненных фрагментов, которую я скрывал от самого себя. Конечно, это настораживало и вызывало у них недоверие. Очень часто – неприязнь. И тоже было симптомом.

Исследуя свое расщепление, я сделал много интересных открытий. К примеру, обнаружил огромный разрыв между идеями и реализацией. Я мог придумывать прекрасные и очень привлекательные проекты. Мог месяцами прорабатывать и уточнять их. Я получал от этого колоссальное удовольствие. Но как только доходило до согласований, устранялся. Страшно злился, что ничего не получается. Но даже не пробовал что-то сделать. Красивой идеи мне было достаточно. То, без чего не могла начаться реализация, у меня было вытеснено.

Мне было плохо дома. Я не понимал, чем себя занять. Поэтому сбегал. Мне было всё равно куда – в офис, на речку, в другой город или страну. Лишь бы не оставаться дома. Я понял, почему. Там просто не было ничего моего, кроме вещей в шкафу и половины кровати. Всё вокруг было чужим. Я начал наводить порядок. Выкинул хлам из шкафов и ящиков. Разобрал завал на балконе. Оказалось, что этого мало. Тогда я начал выбрасывать, менять и переделывать всё, что попадало под руку – смесители, тумбочки, холодильник, кондиционеры. Я захватывал территорию. А когда закончил, перестал сбегать. Я почувствовал себя дома. Я ощутил себя мужчиной.

В конечном счете я столкнулся со сбоями в логике. Я был уверен, что рассуждаю и действую логично. Правда, мне всегда было проще думать, если я при этом писал. Но я не придавал этому значения. Оказалось, причина тоже кроется в расщеплении. Иногда, чтобы скрыть пустые места, где раньше находились важные фрагменты, психика вмешивалась в рассуждения и подменяла выводы. В устной речи нестыковки легко прятались – я просто не замечал их. Но через несколько месяцев ведения дневника с удивлением обнаружил, что многие мысли, возведенные на уровень правил, на поверку оказались чушью. Во время одной из встреч Андрей спросил, зачем я все время приезжаю в офис. Я задумался. Ответил, что хожу на работу, чтобы заработать больше денег. Ну, и потому, что без моего присмотра что-то может пойти не так. И тут же сам понял, насколько глупо это звучало. Я построил бизнес, а потом зачем-то принял себя на работу в качестве наемного сотрудника. Сидел и протирал штаны в офисе. Я прекратил туда ездить. Ничего не разрушилось и не сломалось. Совсем ничего не изменилось. Я был идиотом.

Почти все симптомы оказались безобидными. Они не мешали жить, и я не пытался бороться с ними. Но был один, который всё портил. Он не давал мне покоя, как надоедливый овод в жаркий летний день. Подкарауливал, как леопард пугливую антилопу. Мы долго и ожесточенно сражались, но в последние месяцы я устал. Наши отношения походили на вялую позиционную войну. Алкоголь не собирался сдаваться. Я не планировал отступать. Мы сидели в окопах и ждали. Времени и припасов хватало. Изредка случались стычки. Иногда я одерживал верх.

XV. Родные

Я научился переключаться без помощи алкоголя. В последние месяцы срывы участились, и я сильно страдал от этого. Я успокаивал себя тем, что не знал другого способа попасть на ту сторону. Но легче не становилось. Теперь же я радовался как ребенок, потому что алкоголь был больше не нужен. Я начал знакомиться.

С Максом всё было понятно. Когда-то в глубоком детстве я увидел, что папа лежит на маме. Они накрылись одеялом, и когда я открыл дверь и вошел в комнату, сильно испугались. Я понял, что там происходило что-то нехорошее. Я рос, шли годы. Всё, что касалось секса, в нашей семье было под запретом. Это никогда не обсуждалось. В результате по мере взросления я вытеснял все связанные с сексом мысли и желания как плохие и ненужные. Может, даже как запрещенные. Макс состоял из них. В нём было всё мужское и животное, что я себе запрещал. Это мне нравилось. Это мне было нужно.

Следующей была Жанна. В первые несколько дней я боялся её. Я что, вытеснил из себя женщину? Откуда она взялась? Неужели я гомосек? Это было неприятно. Я переключался в неё и пытался понять, из чего она сделана. Потом понял – из ощущений. В детстве папа часто бил меня. То ли для удобства, то ли для убедительности он использовал ремень. Иногда так увлекался, что в местах ударов проступала кровь. Я помню обиду и страх, но не помню боли. Помню его красное лицо. Помню, как вжимался в угол, а ремень продолжал хлестать по плечам, рукам и голове. Но боли не было. Судя по всему, в какой-то момент сработал инстинкт самосохранения и я полностью отключил ощущения. Я просто вытеснил их. Из них психика собрала Жанну. Гомосятина была ни при чем.

Я понял, почему никогда не боялся боли. Почему никогда не замечал, что порезал палец, натер ногу или обгорел на солнце. Я только видел – кровь, припухлость или волдыри. Когда я смотрел, мне было больно. Когда отворачивался, боль исчезала. Я никогда не любил массаж. Я просто не чувствовал того, что не видел.

Это было удивительное время. Каждый день, иногда несколько раз в день я открывал что-то новое. Я знакомился с ними и узнавал себя. Я увидел девочку Машу. Ей было лет 5, и у неё были смешные хвостики. Она была абсолютно счастлива. Всё время улыбалась и смеялась. Её глаза искрились от радости и удовольствия. Когда я переключался в неё, я чувствовал себя в крошечном теле, расположенном внутри моего. И много свободного места вокруг. Я никогда не проявлял эмоций. Как-то раз один парень пошутил, что я мог бы играть Джейсона Стэйтема – у меня было такое же всегда одинаковое выражение лица. Давным-давно, в глубоком детстве я надел эту маску, вытеснив все проявления чувств и эмоций. Психика собрала из них Машу.

Все, кто был в комнате, оказались родными. Там был Григорий – крепкий седоватый мужик за 50. Он очень грустил и не мог разговаривать. Тогда я не знал, почему. Мы познакомились с силовиком. Он был вполне адекватным и совершенно не страшным. В нём было много мужского. Еще там был Фёдор – немолодой улыбчивый мужчина с морщинками вокруг добрых глаз, который целиком состоял из эмпатии. С ним хотелось разговаривать. Но разговаривать я не мог. Я мог увидеть вытесненную личность. Мог переключиться в неё. Мог задать вопросы. Но они не отвечали. Иногда ответы приходили сами, возникая в сознании из ниоткуда. Но такое случалось редко.