Честная книга

В начале 10-го класса пришло время решать, в какой вуз я буду поступать. Денег не было, да и выбора тоже. Папа мог помочь только с поступлением в МВД. А я не хотел идти в милицию. Правда, еще меньше я хотел в армию. Поэтому пошел на подготовительные курсы. Это называлось «факультет довузовской подготовки», и руководил им майор Пивень. Он читал лекции по истории. Быстро выяснилось, что историю я знал гораздо лучше, чем он. И что на вступительных нужно бежать кросс 3 километра. Я не любил бегать. Пару месяцев я боролся с собой, но потом заявил родителям, что ноги моей там больше не будет. Папа очень переживал.

С тех пор мы общались всё меньше и меньше. В последнее время – пару раз в год. И то, если мне совсем никак не удавалось избежать встречи. Я вытеснил папу. Сначала из себя, а потом и из своей жизни. Я жил так, как будто его и на свете не было. И вот теперь, медленно и осторожно, я начал его возвращать. Но я по-прежнему был очень зол на него. Я не понимал, за что, но не мог его простить. Это была ошибка.

Папа показывал фотографии и рассказывал о предках. Там было много темных пятен. Мой прапрадед служил на железной дороге. Никто точно не знает, чем он занимался в годы гражданской войны, но когда всё закончилось, быстро сделал карьеру в партии. В годы второй мировой воевал. Я держал на ладони холодные и тяжелые куски металла – «За оборону Кавказа», «За отвагу», «Почетный железнодорожник» и более поздний орден Ленина. Просто так их не давали.

Мой прадед пошел по стопам отца и тоже был железнодорожником. Служил связистом. В 43-м он вышел из дома, и больше его никто никогда не видел. У него было два сына. Один стал видным сельскохозяйственным деятелем в какой-то теплой восточной республике. Но что-то пошло не так, и он вернулся в Ростов-на-Дону. Жил там, но больше никогда ни с кем не общался. Его брат – мой дедушка – был инженером. Он очень любил свою жену и буквально боготворил её. У них родился мой папа и его сестра. А потом брак распался. Бабушке нравились разные мужчины. Дедушка очень страдал из-за этого. В конечном счете они развелись, но потом несколько лет жили в одной квартире. К бабушке постоянно кто-то приходил. А если она покупала продукты или готовила еду, папе и дедушке нельзя было к этому прикасаться. Она била папу.

Через какое-то время они разъехались, и дедушка навсегда утратил интерес к жизни. Он практически не общался с папой – просто не понимал, зачем и как это делать. А женщина, которую я называл бабушкой, оказывается, не была папиной мамой.

Всё вставало на свои места. В том, что папа никогда со мной не общался, не было его вины. Он просто не знал, как это делать. Потому что этого не знал его папа. Меня не удивило, что у меня была бабушка, которой нравились разные мужчины. И которая никогда не отказывала себе в этом увлечении. Теперь я знал, откуда это во мне. Всё прояснялось. Проступали связи и закономерности. Но я по-прежнему злился на папу. Я всё понял и что-то простил. Но чего-то всё равно не хватало. Я не понимал и не мог простить одного – долгих лет истеричного крика на меня, маму и сестру. И снова мне помог Андрей.

Мысль была очень простой. Я не изобрел вытеснение сам. Я просто скопировал его у папы еще в глубоком детстве. Конечно, я доработал механизм под себя, но саму идею мне подарил папа. И там, где я использовал для сброса исключительно алкоголь, папа использовал алкоголь и крик. А в последние годы, после всех инсультов, он был вынужден ограничиться криком. Если бы не этот крик – напряжение уничтожило бы его. Точно так же, как и моё – отними у меня кто-нибудь тогда алкоголь.

От удивления я несколько дней ходил как в тумане. Думал. Вспоминал. Поражался. Это, действительно, всё объясняло. Точно так же, как и я, папа периодически срывался. Точно так же, как и я, после срывов устранял последствия. Точно так же, как и я, не позволял себе многого. Просто не разрешал – чувствовать, переживать, делать, проявлять эмоции и любовь. Не было никакого смысла злиться и обижаться на папу. Я был таким же. Я был как он. Я был им, а он – мной.

Я приехал к родителям и сидел с папой на диване. Не помню, о чем мы говорили. Это было не важно – мне просто было хорошо. Я собрался уходить, а папа уже с трудом поднимался. Поэтому я пожал его руку там же, возле дивана. И поймал его взгляд. Он был молодым и веселым. Я вдруг понял, что помню этот взгляд с детства. Он светился добротой и теплом. И любовью. Я смотрел на него и видел себя. В какой-то момент я почувствовал, что он ощущает то же. Всё изменилось. Я нашел то, чего мне так не хватало.

XIX. Калифорнийский эксперимент

Всё происходило стремительно. Как будто я долго и мучительно толкал снежный ком в гору, а теперь перевалил за вершину, и он сам полетел вниз, сметая и расчищая всё, что попадалось на пути. Это были лучшие дни в моей жизни за последние пару десятков лет.

Всё, над чем я бился в последние годы, становилось кристально понятным. Прояснялось, систематизировалось и аккуратно расставлялось по полочкам. Раз папа для сброса использовал два способа, значит, могли быть и другие. Я просто смотрел не туда и искал не в том месте. Я выбрал объектом воздействия вытесненные личности и пытался найти механизм, чтобы вернуть их на место. Вместо того, чтобы разобраться с причиной, я пытался бороться со следствием. Я был идиотом.

Ограничения, рамки, правила. Люди, их мнения, желание понравиться. Попытки заслужить похвалу папы и мамы. Страхи, переживания, отговорки. Какая чушь.

Вся эта чушь лежала в основе механизма. Она была причиной. У моей прабабушки на глазах изуродовали и повесили папу. Она подавила и вытеснила эмоции, потому что иначе сошла бы с ума. И в этот момент разучилась их проявлять. Поэтому она не смогла объяснить моей бабушке, что любит её. Бабушка – маме. А мама – мне. Теперь я понимал, что мама ни разу в жизни не сказала мне, что она меня любит. А я всю жизнь искал способы понравиться и заслужить эту любовь. У меня была безграничная и безусловная любовь мамы, но я ничего об этом не знал. Поэтому подавлял свои мысли и желания, чтобы быть таким, каким она хотела меня видеть. Вернее, как я себе это представлял.

Папина мама водила домой мужиков и запрещала ему есть. Папа вытеснял эмоции, потому что иначе сошел бы с ума. А мой дедушка был настолько разбит, что был не в состоянии просто общаться с сыном. И тоже ни разу не сказал ему о том, что любит. Конечно, мой папа вел себя так же. Он любил маму. И любил меня. Возможно, сильнее всего в жизни. Но не мог сказать об этом, потому что не умел. А я не мог его за это простить. В результате совершал кучу поступков, которых на самом деле не хотел.

Всё было связано – настоящее, прошлое, будущее. События 100-летней давности определяли мои сегодняшние мысли и действия. От них зависело будущее, и я хотел его изменить. Безусловно, я не мог поменять прошлое. Все, что мне оставалось, это работать с настоящим.

В конечном счете всё свелось к действиям. Я понял, что мне не нужно вызывать мои вытесненные личности. Не нужно уговаривать их переехать. Ведь это всё было следствием. А воздействовать нужно было на причину.

Причина была в запретах. На действия, на эмоции, на реакции. На их проявления. Уже не имело никакого значения, почему они возникли, и что при этом вытеснилось. Это всё было в прошлом, а запреты были в настоящем. Единственное, что я мог сделать – это сломать запреты. Разрешить себе то, что запрещал десятилетиями. Просто действовать, ничего не подавляя и не блокируя. Реагировать естественным, пусть даже животным образом, используя всё то, что подавлял раньше. Это неизбежно приводило к интеграции расщепленных фрагментов. Исключало рост напряжения. А значит, избавляло от алкоголя. Это было настолько просто и логично, что, в принципе, не могло не сработать. Но самое удивительное заключалось в том, что теперь я был к этому готов.

У меня больше не было рамок. Не было ограничений. Была безусловная любовь мамы. Безграничная любовь и поддержка папы. Мне больше нечего было бояться. Больше незачем было казаться. Все мои предки за последние полмиллиона лет стояли у меня за спиной. Они всё видели. Защищали и поддерживали. Вся их сила и мощь текли в моих жилах. Все результаты эволюции лежали у меня в голове. Единственное, чего я теперь не мог понять, так это какого черта я до сих пор всем этим не пользовался.

Я точно знал, что нужно делать. Я проснулся в 5 утра, сел и записал:

•

Отдых и удовольствия вместо алкоголя

•

Проекты вместо секса

•

Нагрузки вместо обжорства

•

Способы вместо причин

•

Действия вместо зацикливания

•

Согласие вместо уклонения

Я назвал это калифорнийским экспериментом. Я понимал, что всё случится не сразу, поэтому первым делом нужно было сломать механизм сброса. Сон, отдых, книги, стрельба или рыбалка подходили идеально.

Я злился на себя за то, что в последние годы не сделал ничего, чем мог бы гордиться. Ничего, что принесло бы достаточно денег. Поэтому я решил, что теперь я буду просто делать. Любые проекты, которые мне понравятся. Я знал, что для этого мне понадобится много энергии, и на первые несколько месяцев отказался от секса.

Мне не нравилось, что я опять набрал вес, пытаясь заполнить пустоту внутри. В ожидании переезда ребят я решил заполнить эту пустоту прогулками – не меньше 10 километров в день.

Я видел, что в последнее время я гораздо больше думал, чем делал. Придумывал миллион причин, лишь бы не приступать к действиям. И месяцами топтался на месте, пытаясь понять, чего же на самом деле хочу. Решение лежало на поверхности. Я пообещал себе, что теперь вместо поиска причин, по которым что-то могло не получиться, буду искать способ, с которым всё получится. Я ввел запрет на абстрактные рассуждения о том, чего же я на самом деле хочу. Теперь я мог только пробовать. И решать, понравилось или нет.

И самое главное – я ввел политику «да». Теперь на все предложения я должен был отвечать «да». Как показало время, именно это оказалось самым сложным.

Я дописал правила и пояснения к ним. Задернул шторы и вернулся в кровать. Прислушался к ощущениям. Всё было хорошо. Я совсем не нервничал. Я чувствовал, что всё получилось. Включил авиарежим и посмотрел на часы. Было 9 утра 17 сентября 2019 года. Вставил беруши, повернулся на бок и заснул. Мне снился мой дом. Он был большим и просторным, с окнами от пола до потолка. Летом по утрам по нему гулял легкий прохладный ветер, донося крики жирных и наглых чаек. Зимой мощные шквалы завывали в каминной трубе, и по окнам текли плотные потоки воды. Дом стоял на скале. А внизу, вплоть до самого горизонта, не было ничего, кроме океана.