На игле

Бегби по-прежнему не верит, что Кайфолому хватило наглости ответить Макгрегору подобным образом.

— Брехня. Ты бы побоялся шутки шутить с этим засранцем.

— Да пошёл ты! С нами был Джимми Басби. А этот мудак Макгрегор до усёру ссыт Бас-Бомбу. Он вообще до усёру боится всех, кто собирается «У Двух Кэши». Последнее, чего бы ему хотелось, это чтобы их кодла завалилась к нему в клуб и начала бы там все крушить.

— Джимми Басби… да хуёвый из него боец. Трусливый жалкий засранец. Я один раз ему заехал в «Декане», помнишь, Рента? Эй, Рента! Помнишь, как я размазал по стенке этого хуя Басби?

Бегби оборачивается, чтобы заручиться поддержкой Рентона, но тот уже начинает чувствовать симптомы, сходные с симптомами Кочерыжки. Его колотит дрожь, а к горлу подступает отвратительная тошнота. Ему удаётся только весьма неубедительно кивнуть, в то время как Бегби ждёт от него рассказа с подробностями.

— Это давно было. Теперь бы ты не рискнул, — настаивает Кайфолом.

— Кто бы, блядь, не рискнул? А? Я бы, блядь, не рискнул? Ах ты, пидор ёбаный! — становится воинственным Бегби.

— Впрочем, все это полная хуйня, — поспешно уступает Кайфолом, прибегнув к одному из своих классических приемов: если ты не можешь выиграть в споре по существу, объяви чепуховым сам его предмет.

— С тех пор этот мудак при мне и слова пикнуть не смеет, — сдавленно рычит Бегби.

Кайфолом не отвечает, зная, что, хотя речь идет об отсутствующем Басби, предупреждение на самом деле адресовано ему. Он понимает, что не стоит слишком долго испытывать судьбу.

Лицо Кочерыжки Мерфи вдавлено в оконное стекло. Он сидит и страдает молча, обливаясь потом и чувствуя, как его кости трутся одна о другую. Кайфолом. поворачивается к Бегби, ухватившись за возможность поговорить на тему, по которой у них будет единое мнение.

— Эти засранцы, Франко, — кивает он в сторону заднего ряда, — обещали нам, что будут в завязке. Лживые ублюдки! Они всё испортят!

В голосе его звучат одновременно отвращение и жалость к самому себе, словно он возмущен тем фактом, что ему выпал в жизни тяжелый жребий и что все его предприятия неизменно терпят провал из-за преступных действий жалких дураков, которых он, к несчастью, считает своими друзьями.

Тем не менее Кайфолому не удаётся задеть струну сочувствия в сердце Франко, которому тон, взятый Кайфоломом, нравится ещё меньше, чем поведение Рентона и Кочерыжки.

— Что ты ноешь, как последняя пизда? Можно подумать, ты сам так частенько не делал!

— Это было давно. А эти сосунки все никак не могут повзрослеть.

— Так, может, ты, блядь, и амфетаминчику-то не хочешь? — поддразнивает его Бегби, тыкая пальцем в кучку похожих на крупную соль гранул, лежащих на листке фольги. Но именно амфетаминчику-то больше всего и хочется Кайфолому, чтобы скоротать чудовищное время в пути. Однако как только он попросит его у Бегби, он проиграл. Он сидит в задумчивости, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, в то время как узел, затянувшийся где-то в кишках, заставляет его перебирать в памяти одну незабытую обиду за другой. Наконец он вскакивает с места, направляется к Грозе Ринга, чтобы взять банку пива «Макюэнс экспорт» из охраняемого им пакета.

— Я же тебе говорил, чтобы ты сам взял себе в дорогу бухла!

Гроза Ринга напоминает какую-то уродливую птицу, которая вдруг заметила, что к отложенным ею яйцам подбирается коварный хищник.

— Всего одну баночку, ты, пизда жадная! Я тебя, бля, по-человечески прошу.

Кайфолом хлопает себя в отчаянии ладонью по лбу. Гроза Ринга неохотно отдает ему одну банку, которую, при данных обстоятельствах, Кайфолом вовсе не стал бы пить. Он не ел уже довольно давно, и проглоченной жидкости неуютно в его кишечнике.

У него за спиной Рентон всё глубже и глубже погружается в бездны абстиненции. Он знает, что пора действовать. Это означает — прокинуть Кочерыжку, но в бизнесе нет места жалости, а в бизнесе торчков — в особенности. Повернувшись к своему спутнику, он говорит:

— Чувак, у меня в заднице такой кирпич! Похоже, мне придется провести пару минут в сортире.

Кочерыжка на мгновение пробуждается к жизни:

— У тебя ничего с собой нет, а?

— Ты чего, охуел, что ли? — весьма убедительно огрызается Рентон.

Кочерыжка отворачивается и снова сливается с оконным стеклом в едином страдании.

Рентон заходит в туалет и запирает дверь. Он вытирает мокрую от мочи крышку алюминиевого унитаза. Его волнует вовсе не гигиена — просто его болезненная кожа не вынесет прикосновения мокрого металла. На краю крошечной раковины умывальника он раскладывает ложку, шприц, иглу и ватные шарики. Достав маленький пакетик с коричневато-белым порошком из кармана, он тщательно перемещает его содержимое в свою любимую утварь, которая служит ему верой и правдой много лет. Затем он набирает пять миллилитров воды в шприц и медленно вливает их в ложку, следя за тем, чтобы ни одну крупицу порошка не унесло при этом за край. Его дрожащие руки внезапно обретают твердость, которую способен дать им лишь один процесс на земле — приготовление дозы. Проводя по дну ложки пламенем пластиковой зажигалки с надписью «Бенидорм», он помешивает раствор кончиком иглы, растворяя особо упрямые крупицы.

Автобус ужасно трясёт, но Рентон раскачивается вместе с ним — вестибулярный аппарат торчка устроен наподобие радара и отслеживает каждую рытвину и колдобину на трассе А1[24]. И к тому моменту, когда он наконец кладёт в ложку ватный шарик, ни одна капля раствора так и не проливается из ложки.

Вонзив кончик иглы в шарик, он засасывает ржавую жидкость в камеру шприца. Затем вынимает из джинсов ремень, ругаясь, когда заклепки на нем цепляются за петельки пояса. Наконец одним энергичным рывком выдергивает его, чувствуя при этом, как внутри переворачиваются все внутренности. Затянув ремень на руке, чуть пониже хилого бицепса, он вцепляется желтоватыми зубами в кожу ремня, чтобы удержать его в затянутом состоянии. Жилы на его шее вздуваются, когда он напрягается, чтобы удержать ремень. Затем осторожными, терпеливыми хлопками он начинает пробуждать к жизни прячущуюся здоровую вену.

Искра сомнения вспыхивает где-то на задворках его сознания, но её тут же яростно задувает болезненная судорога, пробегающая по его больному телу. Он вонзает иглу, наблюдая, как нежная плоть уступает натиску заточенной стали. Затем слегка нажимает на поршень, чтобы в следующее мгновение резко отвести его назад и наполнить камеру кровью. Ослабив ремень, он вгоняет все содержимое шприца себе в вену, затем поднимает голову и наслаждается волной прихода. Какое-то время — может, минуту, может, час, — он сидит неподвижно, потом встает и рассматривает себя в зеркале.

— Ты красив, как ёбаный бог, — изрекает он и целует своё отражение, чувствуя холод стекла на горячих губах.

Затем прикладывает к стеклу свою щёку, затем лижет его языком. Далее с усилием изображает на лице предельное страдание, зная, что, как только он выйдет за дверь, в него сразу же вопьётся взглядом Кочерыжка. Ему придется изображать ломку, что будет не таким-то простым делом.

Гроза Ринга тем временем уже утопил в пиве мучительное похмелье и обрёл, что называется, второе дыхание, если по отношению к нему, живущему в ритме постоянно сменяющихся состояний опьянения и похмелья, вообще допустимо воспользоваться подобным выражением. Бегби, осознав, что они отъехали уже довольно далеко и по пути их не тормознули мусора ни из Лотианского, ни из Пограничного[25] окружных управлений, воспрял духом. Победа маячила па горизонте. Кочерыжка спал тревожным сном торчка. Рентой слегка оживился. И даже Кайфолом, почувствовав, что все идет хорошо, несколько расслабился.

Хрупкое единение чуть было не дало трещину, когда Кайфолом и Рентой поспорили о сравнительных достоинствах творчества Лу Рида в период до и после «The Velvet Underground». При этом Кайфолом продемонстрировал нехарактерное для него косноязычие, отражая яростный натиск Рентона.

— Не-а, не-а… — вяло качает он головой в знак несогласия и отворачивается, не чувствуя в себе сил возражать Рентону.

Рентону на этот раз удается вырвать из рук противника мантию справедливого негодования, которую обычно так любит набрасывать на себя Кайфолом.

Наслаждаясь поражением противника, Рентой резко и самодовольно откидывает назад голову, вскинув руки вверх в жесте торжествующей воинственности, который он видел однажды у Муссолини в кадрах старой хроники.

Кайфолом ограничивается тем, что начинает изучать остальных пассажиров автобуса. Непосредственно перед ним сидят две старушки, которые всё время неодобрительно оглядываются по сторонам и кудахчут что-то на тему того, «как выражается современная молодёжь». Он замечает исходящий от них запах старости — запах мочи и пота, частично замаскированный вековыми слоями присыпки.

Напротив него сидит пара толстяков — очевидно, муж и жена, — в прорезиненных комбинезонах. Ублюдки, которые носят такие комбинезоны, это отдельная раса. Их следовало бы истребить поголовно. Кайфолом удивляется, как это так вышло, что у Бегби нет в гардеробе такого комбинезона. Как только зашибем башлей, думает он, обязательно для хохмы куплю такой в подарок этому ублюдку. Вдобавок он приходит к решению подарить Бегби щенка американского питбуля. Даже если Бегби забудет его покормить, он всегда найдет себе пропитание в доме, где есть дети.

Впрочем, среди всех шипов, собранных в этом автобусе, находится и одна роза. Закончив изучение остальных попутчиков, глаза Кайфолома надолго замирают на платиновой блондинке-туристке. Она сидит в одиночестве как раз перед парочкой в комбинезонах.

У Рентона шаловливое настроение: он достаёт свою зажигалку из Бенидорма и начинает подпаливать кончики волос Кайфолома, собранных в «конский хвост». Волосы трещат, и ещё один неприятный запах добавляется к множеству уже скопившихся в салоне автобуса. Кайфолом, уразумев, что происходит, вскакивает со своего сиденья, орет «Пошёл на хуй!» и бьет Рентона по запястью.

— Ведёте себя, словно малолетки ебучие, — шипит он под ржание Бегби, Грозы Ринга и Рентона, которое разносится на весь автобус.

Вмешательство Рентона, впрочем, даёт Кайфолому тот самый повод, который необходим ему, чтобы покинуть их и пересесть к туристке. Он стягивает с себя футболку с надписью «Итальянцы делают это лучше», обнажая свой волосатый и загорелый торс. Мать Кайфолома — действительно итальянка, но он носит эту футболку не столько в знак уважения к своим корням, сколько для того, чтобы выпендриться перед окружающими. Сняв с полки свою сумку, он роется в её содержимом. Сначала ему попадается под руку футболка с надписью «День Манделы», которая, конечно, безупречна в политическом отношении, но уж слишком расхожая и однозначная. Хуже того, она слегка старомодна. Кайфолом предчувствует, что, как только все свыкнутся с тем фактом, что Мандела больше не сидит в тюрьме, сразу станет ясно, что это не более чем ещё один занудный старый мудак. Беглого взгляда на футболку с надписью «Участник европейской кампании „Хиберниан Ф. К.“» хватило, чтобы сразу отложить её в сторону. «Сандинисты» теперь тоже не в моде. В конце концов он остановился на футболке с логотипом «The Fall», которая была по крайней мере белой и выгодно подчёркивала его корсиканский загар. Натянув её, он встал и переместился на соседнее с девушкой сиденье.