Бороться, чтобы дышать

В груди горит. Я совершенно забыла о прозвище, которое он мне дал, когда мы встречались. Я была его Ягненочком, а он — Большим Злым Волком. (Прим. переводчика: в переводе с английского фамилии главных героев звучат как Lamb — ягненок, Wolf — волк). Люди часто шутили над нашими фамилиями, но он говорил мне, что это судьба. Я высвобождаюсь из его хватки, затем слегка киваю, показывая, что пойду за ним. Хочется поскорее с этим покончить; мне нужно оказаться подальше от него и побыть в одиночестве.

Как только мы добираемся до его грузовика, он открывает пассажирскую дверцу и ждет, пока я не окажусь внутри и не пристегнусь, чтобы закрыть ее и обойти машину спереди. Воздух внутри пропитан его запахом, отчего я испытываю непреодолимое желание либо опустить окно, либо задержать дыхание, заперев аромат в легких.

— Я сделаю остановку и куплю тебе лекарство, — говорит он, когда грузовик с ревом оживает.

Поворачиваю голову и смотрю на Остина, гадая, куда делся тот парень, который всего несколько дней назад стоял на крыльце и говорил мне о своей ненависти. С тем Остином я могла бы справиться; этот парень, который так добр ко мне — не то, к чему я готова.

— Мне просто нужно принять тайленол и поспать.

Я прижимаюсь головой к прохладному стеклу и закрываю глаза, просыпаясь, когда чувствую, что грузовик остановился. Открыв глаза, замечаю, что мы не у меня дома, а возле магазина.

— Скоро вернусь.

Поднимаю голову и смотрю, как он вбегает в местный продуктовый магазин и через пятнадцать минут возвращается с двумя большими пакетами.

— Что ты накупил?

— Суп, апельсиновый сок, лекарства от простуды и гриппа, и я взял для тебя напрокат пару фильмов — «Несносные боссы» и «Тупой и еще тупее-2». Решил, ты все еще любишь комедии.

Глаза начинают наполняться слезами, и я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы их сдержать. Кен никогда не ухаживал за мной, когда я болела. И одно знаю точно: если бы моя жизнь сложилась иначе, и я осталась бы с Остином, он бы на этом настаивал.

— Не нужно было. — Голос срывается на хрип, и я прочищаю горло.

— Пустяки. — Пожав плечами, Остин ставит пакеты на панель между нами.

Как только мы подъезжаем к маминому дому, выхожу из машины и, отыскав в кармане ключи, открываю входную дверь.

— Почему бы тебе не надеть пижаму, а я приготовлю суп? — мягко спрашивает он, заставляя боль, что я испытывала раньше, вернуться десятикратно.

Я этого не вынесу, не с ним. Не могу наблюдать из первого ряда, какой бы была моя жизнь, останься я дома.

— Нет, спасибо. Я просто лягу в постель, — говорю я, желая, чтобы он уже ушел.

— Полагаю, тебе нужно что-нибудь съесть. На вечеринке ты не ела.

— Нет, спасибо, — повторяю я.

— Иди, надень пижаму, а потом возвращайся и поешь.

— Ты не можешь указывать мне, что делать, — бормочу я, наблюдая, как на его челюсти начинает пульсировать жилка.

Как Остин может выглядеть таким горячим, когда злится, — не имею понятия, но сердитым он смотрится очень классно.

— Лея, перестань быть занозой в заднице и просто делай, что тебе говорят. Ты больна, и тебе нужно что-нибудь съесть перед тем как принять лекарство, — рычит он.

— Ладно.

Вскидываю руки вверх, топаю по коридору в свою комнату и, как подросток, хлопаю дверью, затем вытаскиваю вещи из чемодана на пол, пока не нахожу домашние шорты и одну из старых футболок для тренировок, которая на три размера больше. Когда возвращаюсь на кухню к Остину, на столе стоит тарелка супа, несколько крекеров и стакан апельсинового сока.

Я никогда не признаюсь, как мне нравится, что он за мной ухаживает, но когда сажусь, и он подходит ко мне, протягивая пару таблеток, глубоко внутри меня загорается маленький огонек надежды. Я не надеюсь, что мы с Остином снова будем вместе, но надеюсь, что смогу исправить причиненное ему зло, а он каким-то образом примет мою дружбу и извинения, когда я сочту, что пришло время их принести.

— Спасибо, что привез меня домой и приготовил поесть.

Вытянув перед собой ноги и скрестив руки на груди, Остин хмыкает, но ничего не говорит. Мы сидим так, пока моя миска не пустеет, а веки не начинают тяжелеть.

— Это лекарство принимают на ночь. По твоим глазам видно, что ты мало спала, поэтому я решил, что тебе не повредит, если ты примешь его сейчас.

— С тех пор как мы с Кеном… а теперь мама… у моего мозга не было времени, чтобы отключиться, — говорю я, не подумав, и тут же хочу взять слова обратно, потому что в его глазах вновь появляется гнев. Когда Остин на меня злится, мне нет нужды беспокоиться о том, что чувствует мое сердце, когда мы находимся в одной комнате. Хоть какой-то плюс.

— Ложись спать. Я поеду домой.

— Конечно. — Я киваю, он больше ничего не говорит, просто выходит за дверь, позволяя ей тихо за ним закрыться.

Оглядываю мамин дом и вслушиваюсь в тишину, гадая, что буду делать, когда она меня покинет и это станет моей нормой.

Глава 4

Лея

— Ты готова?

— Да, — я улыбаюсь маме, затем хватаю связку красных воздушных шариков, парящих в кухне, и следую за ней из дома к внедорожнику, куда и запихиваю их на заднее сиденье.

— Сколько будет человек? — спрашиваю я, подъезжая к заполненной машинами стоянке причала.

— Не уверена. Многие хотели к нам присоединиться, когда узнали, чем мы займемся, — рассеянно бормочет она, оглядываясь вокруг, в то время как от ее слов сердце наполняется теплом. Я знала, что отца многие любили, но видеть, сколько людей пришло с ним попрощаться — почти ошеломляюще.

— Мы должны были сделать это давным-давно, — тихо говорю, протягивая руку, чтобы сжать мамину ладонь.

— Я должна была быть сильнее, — говорит она, и, когда отвечает на мое пожатие, слышу в ее голосе слезы.

— Мама, ты делала все, что могла.

— Милая, когда меня не станет, я не хочу, чтобы ты держалась за эту боль. Хочу, чтобы ты дышала свободно и двигалась дальше, не поступай, как я.

— Не уверена, что это будет так просто.

— Ты должна сделать это как можно проще, дорогая, — говорит мама, открывая дверь и выходя, прежде чем я успеваю сказать что-то еще. Глубоко вздохнув, достаю с заднего сиденья шарики и следую за ней.

— Обалдеть, — шепчу я, осматривая открывшуюся передо мной картину. Пять лодок пришвартованы бок о бок, на каждой, по меньшей мере, по двадцать человек. Я направляюсь к лодке Бена, и, заметив там Остина, мое сердце пускается вскачь. Он протягивает руку, помогая маме подняться на борт.

— Давай руку, детка, — зовет Остин, а я даже не осознаю, что стою у борта, застыв на месте.

— Я… — Он обхватывает мое запястье прежде, чем я успеваю отступить, затем ставит одну ногу на причал и поднимает меня над бортом. Когда мои ноги касаются палубы, он склоняется ко мне.

— Ты в порядке?

Я поднимаю на него глаза и чувствую, как от его озабоченного взгляда дрожат губы.

— В порядке.

— Ты обманываешь.

— Да, — соглашаюсь, пытаясь вырваться из его объятий.

— Я хочу, чтобы сегодня вечером ты пришла, — говорит Остин, и все волнения от того, что я на лодке, забываются.

— Зачем? — Я понижаю голос. — Мы не друзья, Остин. Ты выразился предельно ясно, так что у нас нет причин проводить время вместе.

— Я солгал. Я не ненавижу тебя. Я хотел тебя ненавидеть — так моя жизнь была бы легче, — но я не ненавижу. И никогда не ненавидел. Я хочу быть тебе другом, Лея. — Может, в другой жизни я могла бы быть его другом, но в этой — у нас слишком длинная история.

Я вижу, как в его глазах вспыхивает боль, и он шепчет:

— Она тебе не сказала.

— Что?

— Дорогая, мы уже отчаливаем. Хочешь зайти со мной внутрь? — вмешивается мама.

Остин смотрит на нее, и, кажется, хочет что-то сказать, но передумывает и обращается ко мне:

— Иди внутрь. Тебе не следует находиться на холоде.

Хочу спросить, что он имел в виду, говоря, что мама мне не сказала, но лодка трогается, и Остин поворачивается ко мне спиной, перегибается через борт и тянет веревку, удерживающую нас пришвартованными к причалу. Я следую за мамой в рубку, где находятся Ронда и Бен, но не отрываю глаз от Остина, который, глядя на воду, стоит на палубе, а по его лицу пробегает миллион эмоций.

— Что сказал Остин? — спрашивает Ронда, я смотрю на нее, видя в ее глазах беспокойство.

— Попросил встретиться сегодня вечером, — говорю я ей, не думая о других присутствующих. Я все еще застигнута врасплох его просьбой.

— Ты должна пойти, — вмешивается мама, заставляя меня на нее посмотреть. — Тебе бы пошло на пользу выбраться из дома.

Может, она и права насчет того, чтобы выйти из дома. С момента приезда, я покидала дом только для того, чтобы сходить в магазин, но время, проведенное с Остином, не пойдет мне на пользу. На самом деле, я почти уверена, что мне будет плохо… очень, очень плохо.

— Ты должна пойти, — соглашается Ронда, затем смотрит на мою маму, и я вижу, как между ними что-то происходит.

— Я подумаю, — отвечаю им.

Да, я подумаю, но не пойду. К счастью, они оставляют эту тему, и остаток пути мы проводим в молчании.

Когда мы добираемся до места, где были найдены останки отцовской лодки, я наслаждаюсь окружающей нас красотой. Солнце светит, отражаясь от безмятежной водной глади, а вдали виднеются маленькие островки, покрытые густым лесом. Похоже на место, куда бы папа привез нас с мамой поплавать и пообедать, как мы часто делали, когда у него был выходной. После того, как все пять лодок делают круг и бросают якорь, люди выходят на палубы, болтая и рассказывая истории об отце, в то время как я передаю всем желающим воздушные шарики и маркеры.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, садясь рядом с мамой и наблюдая, как она пишет на красном шарике, покрывая посланием папе почти всю поверхность.

— В кои-то веки я чувствую себя свободной, — говорит она, протягивая мне черный маркер. — Здесь очень красиво, правда? — Мама смотрит на открывающийся вид, потом снова на меня.

— Да.

— Я так долго ненавидела океан за то, что он забрал его у меня. Так долго, что и забыла, что в первую очередь именно он привел его ко мне.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой отец был рыбаком. Если бы океан не привел его в Кордову, ко мне, мы бы никогда не встретились.

— И он его у нас отнял, — напоминаю я, и глаза наполняют слезы.

— Он покинул эту землю, занимаясь любимым делом, тем, что было у него в крови. Не пойми меня неправильно, он нас любил, и в глубине души я знаю, он боролся, чтобы вернуться к нам, но также знаю, что ему суждено было умереть в месте, которое он любил.

Мама была права; отец проводил зимы дома, и даже будучи счастливым, он испытывал еще большее счастье, каждый раз отчаливая на лодке впервые за год.

— Я знаю, что ты права, но от этого все равно больно.

— Испытывать боль — нормально. — Мама обнимает меня, отчего из глаз льются слезы. Когда она отстраняется, ее взгляд падает на шарик в моей руке. — Напиши послание, дорогая, и мы его отпустим.