Ладамтам

СУНДЖЕ ТАЛЬ

На давно забытом и людьми и свитками языке артиланов, его имя значило «ветер». Так уже пару веков не называли детей, но имени, бывает, случается приходить в мир раньше своего хозяина. Так вышло и в ту осеннюю ночь, когда родился Сундже. Промозглый ветер с почти зимним остервенением трепал сети, накинутые на старые лодки у причала, запускал ледяные пальцы между рассохшихся досок, скрипуче наигрывая только ему ведомую мелодию. До рассвета было ещё далеко. А от заката зажглось уже немало звёзд. Ветер кружился у покосившейся хибары, осторожно стучал в ставни и ждал. Когда терпения не хватало (а ветрам, в отличие от гор, едва ли ведомо спокойствие), он снова принимался за лодки, на них срываясь за досадное ожидание. И если бы кто в этот момент не испугался и прошёлся вдоль воды — обязательно бы услышал в скрипе одно и то же повторяющееся слово. Вот так и появилось имя на пару непроглядных часов раньше того, кому предназначалось.

Когда же рассвет облизал край горизонта, чуть высветлив небо, пришёл и человек. Ветер ринулся от лодок к ставням, грохнул было об них подхваченной на лету галькой, и притих, прислушался. «Здравствуй, Сундже», — сказала женщина в доме. И то верно говорят, только им и дано пересекать миры, соединять время и безвременье, видеть то, что ни одному мужчине, будь он хоть трижды сильнейшим да четырежды мудрейшим, не дано. Не в этом мире, но в том договорились мама Сундже и Ветер. Из забытого языка, из невидимого пространства прямиком в ночь. Мимо двух старых лодок, под скрипучий напев, у самой кромки рассвета. Вот так и началась эта история.

Силы природы, и раньше бывало, что выбирали себе детей среди людей, делясь с ними своей магией, защищая, оберегая. Воспитанный лесами умел с животными говорить, шепот деревьев-исполинов понимать, птиц перепевать. Тот, кому матерью река становилась — рыб слышал, нырял на дно на часы, течения заговаривал.

Ветер же — непостоянная стихия. Но куда уж как сильная. А потому не было равных мальчику Сундже ни в детских сражениях на деревянных мечах, ни в скорости на охоте. Порой, в погоне за зверем случалось ему бежать так, что и на землю наступать забывал, обгоняя названного отца. А тот всякий час был рядом. Помогая, остерегая, на невидимых крыльях вынося из беды, коли та случалась. Когда радовался Сундже, Ветер струился по деревьям, хлопал в ладоши зелёными листьями. Грустил — и хмурилось небо чёрными тучами, рвущимися в ошмётки свирепым ураганом.

Знали люди о чудесной связи Ветра и мальчика из деревни рыбаков. Бывало, когда подолгу стояла летняя жара, что аж земля трещинами шла, просили они Сундже уговорить Ветер принести туч, ливнями поля укрыть. И тогда доставал отец из рукава ураган, седлал его, и на много дней отправлялся к людям в гости. И пировал, вразнос шел, покуда снова не прибегали жители с намеками, разгулялся, мол, батюшка Ветер. А и тот не дурак — пока лент разноцветных в подарок вдоволь не получит, никогда не унимал ураган, не прятал его в заплечный мешок Сундже.

А бывало, и отлучался Ветер. На несколько дней улетал. Повисали тогда паруса на лодках, замирали кусты, цветы, и те не покивают на закатное солнышко. Ветру эти дни нужны были, чтобы долететь до края света, проверить, все ли, как должно, крутятся ли мельницы на юге, справляются ли сестры Северные Метели в своих землях, легко ли разводятся погребальные костры на востоке, да и на западе — в каждый дом, во всякий погреб должен был заглянуть Ветер. На все про все уходило у него семь дней. Семь тихих дней в зиму, да семь — в лето. И всего разлуки-то.

А вот однажды не вернулся названный отец к Сундже. То ли в дороге заплутал, то ли беда случилась. Злые языки по- говаривали, что новый сын на краю земли у Ветра родился, так он прежнего и позабыл. Тихо стало вокруг, только и слышно было, как вздыхал Сундже у причала. Уже не ребенком был, не к лицу реветь, как дитя малое. А к утру так ре- шил: не верит сердце его в то, что нарочно мог не вернуться Ветер. А, значит, на выручку надо спешить. Взял он лепешек, воды, мешок со спящим ураганом, ветряную мельничку-амулет и солнце теплым шариком опустил в самое сердце. Без него в дальних землях никак, холодные они, неприветливые, темные, туда без солнца и соваться человеку незачем — так рассказывал ему Ветер. Попрощался Сундже со всеми, как если бы навсегда, и отправился в дорогу.

Дойти до края земли — много силы надо. Сундже Таль был сыном Ветру, и потому не знал усталости. И ночью шел он, и днем, и по земле ступал, и по небу горы перелетал. И чем дальше заходил, тем холоднее становилось, и крепче завязывал он ремни на походном плаще.

На исходе лета встретилась ему деревня. Много недель уже не видел он людей, все стороной обходил артиланские поселения поначалу, потому как всякому была охота поглядеть на ветрова сына, а то и честь в гости зазвать. Отказать — обиду хозяину учинить, согласиться — время напрасно потерять. А тут соскучился охотник по домашней еде, по речи людской. Артиланские земли давно уже позади остались, в этих краях о нем никто не слыхал, а потому и спрашивать не станут. Так он решил, и свернул с лесной тропы к людям. Первая же изба встретила его добрым словом, горячим чаем. Чудный был язык у этих людей, а все же понятный. Накормили хозяева гостя, спать уложили. Да только засыпать начал, слышит, поет будто кто. Слабый ветерок наигрывал на малиннике под самым окном: «Спеши, ветер-человек, торопись, не спи. Нет тут деревни, злые колдуны с севера морок навели, отца твоего на краю земли заперли, младших братьев-ветров да сестер-вьюг его заколдовали, чтобы на помощь не пришел никто. С каждым днем слабеет отец твой Ветер, еще осень пройдет, зима споет, а весну большой Ветер не переживет. И тогда всю землю в лед замкнут колдуны, и не бывать больше лету».

Вскочил Сундже, вылез в окно. Глядит вокруг — спит деревня, где-то собака лает, птица пролетела, спокойно все. А ветерок знай себе поет: «Амулет надень, три раза обернись, от земли оттолкнись, сам все увидишь». Исполнил Сундже все, как велено, глядь, а вокруг пустошь черная, за спиной, где комнаты хозяйские были, змеиный клубок.

«Я, южный ветерок, мал слишком, колдуны меня не приметили. С тобой пойду, помогать стану, спрячь меня, только не в мешок, боюсь я урагана! Пусти в карман! И бежим скорее, пока ведьмы в змеиных телах не догадались!». Сунул Сундже ветерок в карман и побежал к лесу, не оборачиваясь, стараясь не слушать шипение за спиной. Почернел амулет, но защитил. И солнца в сердце вполовину меньше стало.

Дойти до края земли — много памяти надо. А чем дальше уходил Сундже, тем быстрее забывал лица, слова, песни родной земли. Южный Ветерок в кармане напоминал, что сам знал, но он, по малолетству, дважды всего бывал в краях артиланов, и слышал не больше десятка песен. Да и время уходило, вот уже и осень на исход пошла. Торопился Сундже Таль, совсем почти отдыха себе не давал в пути. С первым снегом в лицо добрались они до озера большого, в лед обутого. Стало быть, еще четверть пути осталась. Ночь полярных земель спрятала небесное солнце до самой весны, ни дороги не видать, ни рук не согреть. А и торопиться теперь можно помедленнее. До середины зимы всяко успеется. Присел Сундже на берег, костер развел, подул ветерок, помог. Сон обнимать стал, притих и друг в кармане — отчего не передохнуть? Только на миг закрыли они глаза, а как открыли — что такое? Бледное солнце в лицо глядит, чуть теплыми лучами щеки трогает. Озеро из снегом запорошенного потемнело, таять собрался лед. Откуда же солнце? Разбудил Сундже ветерка, а тот и заплакал по-девчоночьи:

«Эх, ветер-человек, не просто сон нас с тобой сморил! Совсем заколдовать тебя они не могут, а время заставить забыть сумели. Смотри, весеннее солнце проснулось, зиму проспали у озера черного…»

И хоть и не положено то мужчине, а расплакался и Сундже следом. Немного дороги осталось, а времени на нее вовсе уже не было. Черный со змеиной погони амулет бесполезно висел на шее, солнца только на битву и оставалось. Ни еды, ни воды, лишь ураган, еще отцом после летних гроз убаюканный, спал в мешке. Разбудить бы! Но как? Этого человек не знал.

«Солнце!» — прошептал ветерок ему в самое ухо. — «Я к тебе тогда на солнце пришел. Станешь его беречь — опоздаем, сейчас первое дело — успеть». Собрал Сундже остатки теплого солнца в ладони, запел песню ветра, развязал мешок. Зевнул-потянулся ураган. Проснулся. Набрал в грудь воздуха, завыл-загудел, крылья расправил. Оседлал человек ураган, крепко ухватил рукава-поводья, направил к самому краю земли. Вмиг домчали!

…На краю у обрыва в вечность была стена изо льда. Грохнул с разбегу в нее ураган, и рассыпался снежной пылью. Куда ему, глупому, против черного колдовства!

За ледяной стеной, как в клетке, из стороны в сторону медленно ходил седой Ветер. Никогда еще не видел его Сундже таким несчастным и слабым. Отец, какого он с детства знал, разметал бы в осколки эту стену. А теперь же старым гляделся большой ветер. А самое печальное — не было больше ни амулета, ни друга-урагана, ни солнца в сердце. Ничем не разрушить стену. А и уходить охотник не собирался. Не затем явился. Останется здесь до самого конца. Так решил. Закружился вихрями колдовской заговор, почувствовал Сундже Таль, как леденеют ноги. Вот и смерть змеей подкралась! Отец мимо смотрел. То ли не видел, то ли не узнавал. Что ж! Запел напоследок Сундже единственный, еще остававшийся в памяти, родной напев. О том, как в ночь родился человек-нечеловек, как ветер ждал его появления на свет, чтобы подарить имя. Песню эту мама пела ему ночами, когда отец отлучался на край земли, оставляя названного сына на семь долгих дней, и сладу не было с ним, никак не желал укачиваться и засыпать. Неожиданно задрожала земля, закачался край земли, трещинами пошла ледяная тюрьма. И откуда-то из полярных земель дотянулся-таки бледный лучик весеннего солнца! Дотронулся до храброго сердца Сундже, затеплив в нем новое солнце, разбил колдовские оковы старого ветра. Узнал он сына, из последних сил в руки кинулся, хоть мало отогреться. А зло, зашипев от бессилия, шарахнулось от ненавистного света, да и рухнуло за край земли, исчезло.

…Дойти до края земли и вернуться обратно — много солнца надо. Кто ходил — знает.

Порой казалось Сундже, что и вовсе мало было в его сердце этого солнца. Или сгорело оно дотла, оставив лишь горстку пепла из воспоминаний. Когда-никогда, ему удавалось раздуть из них искру, а окрепший отец-ветер помогал. Разметая красный песок по растрескавшейся земле, он высушивал на лету слезы, вот-вот готовые скатиться по щекам. Забивал дорожной пылью рот, запирая лишние слова. И попутно гасил всякую искру печали.

А когда розовое солнце проваливалось за кособокую гору, оклемавшийся ветер совсем свирепел, срывая былое зло, бросаясь на все подряд, ровняя с землёй, сбивая с ног.

Много дней уже шли они с самого края земли, считая розово-лиловые закаты, встречая спиной прозрачные рассветы. В старых песнях артиланов пелось, что идти назад нужно до тех пор, пока тысячный раз по пути солнце не уйдёт за край. И кто увидит такой закат — тому и вся радость мира в ладони. А ещё — чего ни пожелаешь на его последний луч — все сбудется! А вдруг и правда?