Алуим

Полнейший мрак. Окно забито досками крест-накрест, но через него не проникает внутрь ни капли света. Кажется, даже луна боится этого дома. Идём вслепую. Фонарь включать нельзя — нас могут заметить с дороги. Одной рукой держу руку Татьяны, другую, с ломом, вытягиваю перед собой. Помню, в прошлый раз до дверного проёма комнаты мне хватило восьми шагов.

Шесть… Семь… Отпускаю Татьяну, достаю из кармана и включаю свой фонарик, Татьяна включает свой. Направляем их вглубь комнаты.

— Что видишь? — спрашиваю я.

— Да, вроде, то же, что и два месяца назад.

— Тогда не будем медлить.

Решаю начать с самого важного — с поиска книг или каких-либо записей. Иду в дальнюю часть комнаты, к старому комоду, стоящему между двух кроватей. Тут же в голову лезут воспоминания, как я лежал здесь в галлюциногенном бреду. Сейчас у меня, видимо, вторая серия. Кладу лом на стол, открываю верхний ящик, принимаюсь рыться в вещах. Два головных платка, носовые платки, все тёмных цветов. Четыре фартука. Никакой макулатуры нет. Открываю следующий ящик. Книги! Ура! Беру в руки, просматриваю обложки. Так, что тут: «Граф Монте-Кристо», «Тихий Дон», «Архипелаг ГУЛАГ», «Чиполлино» — интересная подборка. И это всё? Кладу их на кровать, начинаю по очереди пролистывать страницы. Записи могут быть поверх печатных строк. Листаю, листаю, затем бросаю книгу в сторону и беру следующую. Но и в ней не нахожу того, что мне нужно. И в третьей. «Чиполлино», хоть ты выручай… Нет…

Третий ящик заполнен различными квитанциями, бланками и чеками. Счета за электричество, годовой налог на землю и прочее. Здесь лежат и две шариковые ручки, но нет бумаг, где бы их использовали. В четвёртом оказались рубашки, лифчики и кальсоны эпохи Ренессанса. Роюсь и чувствую себя фетишистом-геронтофилом. Поиски снова заканчиваются ничем.

— Нашла что-нибудь?

— Только травы в банках. Но они не подписаны.

Пока я копался в комоде, Татьяна изучала содержимое кухонных столов. Кастрюли, кружки, жестянки с сушёной травой. Вот всё, что там было. Подхожу, снимаю с полок стеклянные банки, и мы начинаем пробовать их все на запах и сортировать. Пряные и резкие — в одну сторону, слабые или вообще без запаха — в другую. В итоге у нас получилось четыре банки с запахом и семь без. Но даже со всем этим уловом я не могу считать наш поход удачным. Мне нужно что-то большее.

— Нужно проверить печь, а потом простучать пол.

— Зачем?

— У такого человека должен быть тайник.

— Влад, ты хотел травы — вот они. Пойдём домой.

— Нельзя просто так уйти, раз мы уже здесь.

— Я чувствую себя воровкой, копаясь в чужих вещах, — говорит Татьяна.

— Хорошо, я сам поищу. Сложи пока травки в пакеты.

Согласно кивает и принимается выполнять моё поручение.

— Татьяна…

Поднимает на меня взгляд.

— Спасибо, что ты со мной.

Убираю полукруглую металлическую заслонку, заглядываю в печь и свечу фонариком. Сразу бьёт в нос насыщенный запах гари. Внутри вижу лишь серую горку золы. Надеваю на руку пакет, разгребаю её, ищу на дне и в стенах печи углубления, щели, выемки. Но их нет. Просовываю руку вверх, проверяю дымоход. Ничего существенного, лишь о какую-то металлическую зазубрину порвал пакет. Чувствую, маленький комок злости в груди, появившийся после копания в комоде, уже не такой маленький. Бросаю в печь рваный полиэтилен, берусь за край ковра и, скрутив его в трубочку, качу к стене у окна. Становлюсь в центре комнаты и начинаю простукивать ногой оголённый пол. Звук глухой, отдача в ногу не сильная, доски не прогибаются. Под ними, скорее всего, ещё один слой древесины. Двигаюсь от центральной точки по спирали, с силой вонзая пятки в пол — горный козлик из мультика на пастбище. Делать тайник в центре комнаты глупо, но проверить было нужно. Устав себя обманывать, хватаю за спинку кровать, что рядом с печью, с громким шумом тащу в сторону. Татьяна прикрывает уши от скрежета ножек по покрытым олифой доскам. Становлюсь в освободившийся угол и продолжаю прыгучие поиски. Выплёскиваю весь негатив в пол, отчаянно надеясь, что каким-то чудом мне откроется пресловутая кроличья нора. Стучу сильно, уже плевать на конспирацию. Ничего не обнаружив, берусь за вторую кровать. Но тут две руки толкают меня в плечо, и я падаю туда, где два месяца назад смотрел в небо на своё отражение.

— Успокойся! — твёрдо произносит Татьяна. Сжимает губы, но в глазах читается добавление «Ты дурак». Похоже, я сильно её разозлил.

— Ты права, — соглашаюсь с не озвученной фразой. Ну и наваждение! Что за порыв заставлял меня кружиться по комнате?.. Мы с Хамадиши были тем ещё тандемом.

Глубоко дышу, всё же я усердно попрыгал. Пятки начинают гудеть — подошва на кроссовках мягкая, но не настолько, чтобы мои старания прошли бесследно. Скидываю обувь на пол, подвигаюсь к стене. Хлопаю ладонью по покрывалу, предлагая Татьяне присесть рядом.

— Всё? — спрашивает она.

— Посидим минут пять. Мне нужно принять поражение.

Видя, что я угомонился, но пять минут явно затянутся, Татьяна тоже разувается и с ногами забирается на кровать. Фонарик не выключает, ставит его лампочкой вниз, создавая миниатюрное затмение. Молчит. Я тоже молчу. Свечу своим фонариком в стену справа. Почти интимная обстановка, вот только настроение у обоих совсем не интимное.

На улице шумят деревья. Теперь, когда в доме наступила тишина, слышно, как налетевший ветер тревожит желтеющие листья. Над нами раздаются хлопающие звуки — ветер вздувает клеёнку на крыше, а потом резко бьёт её о связки камышей. Заморосил дождь.

— Помнишь дом в Орешковке? — спрашиваю с улыбкой. — Четыре года назад.

— Помню.

— Почти так же в нём сидели.

— Магнитофона с примотанным мотоциклетным аккумулятором не хватает, — Татьяна сдержанно, но всё-таки улыбается.

— И дешёвого портвейна, — добавляю я.

— Вонь от него была знатная.

— Вэсна, вэсна, вэсна прыдэ…

Качая головой, фальшиво напеваю строки из песни группы Вопли Видоплясова. Старенькая, но хитовая композиция. Классика украинской музыкальной культуры. Четыре года назад в Орешковке, спасаясь от внезапно налетевшего ливня с градом, мы с Татьяной укрылись в заброшенном двухэтажном доме без дверей и с давно выбитыми стёклами. Из окон доносилась та самая «Весна». Внутри зависали двенадцать малолеток, парней и девчонок, которые, как оказалось, обитали там почти каждый вечер. На первом этаже, в большой комнате с высокими потолками, стояли три кровати с матрасами и старыми покрывалами. На длинном столе-книжке лежала колода потрёпанных карт и две пачки дешёвых сигарет, под столом — пустая бутылка от портвейна. Ещё две переходили из рук в руки. Девочки запивали вино лимонадом, как водку, потому что не могли вытерпеть его вкус. Но не отказывались, всё равно пили — «взрослость» приучала быть сильными. У стены на деревянной коробке расположился тот самый магнитофон «Osaka» с примотанным к нему мотоциклетным аккумулятором. Рядом стояла шестиструнная гитара.

Нам выделили одну из кроватей, предложили выпить. От вина (если то пойло можно назвать вином) мы отказались. Зато я попросил рыжего паренька сыграть на гитаре. Остальные поддержали мою просьбу. Паренёк, прицельно бросив окурок в окно, взял инструмент и тоже забацал «Весну»…

Дождь лил тогда четыре часа. И сейчас тоже припустил не на шутку. Я завёл разговор, потому что нужно о чём-то говорить. О чём-то отстранённом, чтобы успокоить Татьяну и себя.

— Интересно тогда посидели. Было даже почти уютно.

— А ты обрадовался? — вдруг спрашивает Татьяна.

— Чему?

— Тому, что эта жизнь — не последняя. Так ведь получается?

— Получается, да. Старуха сказала, мы вместе с Хамадиши пришли в это тело. И за мной тянутся тёмные нити прошлого. А Ира сказала, я намного старше её. Учитывая, что между нами всего три года разницы, она явно имела в виду предыдущую жизнь. Может, даже не одну.

— И как ты к этому отнёсся?

Похоже, Татьяна не хочет болтать впустую. Отвечаю не сразу. Раздумываю, подбираю слова. Конечно, я прокручивал в голове эти мысли уже много раз, но вслух ни с кем их не обсуждал.

— Мне до сих пор сложно поверить. Хотя, столько уже произошло. Я словно в странной сказке, и не понятно, в какой момент она переходит в реальность и обратно. Конечно, хочется, чтобы всё оказалось правдой. Ведь каждый в глубине души верит в продолжение…

Татьяна задумчиво качает головой.

— А сейчас мы где, в реальности или сказке? Сидим в старом заброшенном доме, отрезанные от внешнего мира нескончаемыми потоками воды, и ищем какие-нибудь тайники, способные приоткрыть нам завесу будущего.

— Да ты поэт, — улыбаюсь. — Но меня больше волнует прошлое. Что же такого я мог натворить?

— Думаешь, что-то очень плохое?

— Не знаю даже.

— Ну, а по ощущениям?

— Хочется считать себя хорошим человеком. Но пока не получается. Я всего два месяца без паразита. И ещё не разобрался, какой я.

— А я давно разобралась. Поэтому и участвую в твоей затее. Чтобы и ты смог.

Сжимает ладошку в кулак, легонько ударяет поверх моего кулака. Смотрю на Татьяну, делаю ответный жест. В заключение касаемся друг друга тыльными сторонами ладоней. Забавно, мы четыре года не выражали эмоции таким способом.

— Ещё бы и помнить об этом в следующей жизни… — вздыхаю. — Хорошо, если после смерти действительно есть продолжение, но плохо, что всё начинается с нуля.

— Я думаю, половина населения Земли всё равно открыла бы сейчас шампанское.

— По интонации кажется, что ты была бы не в их числе.

— Ты прав, — соглашается Татьяна. — Мне страшно от таких мыслей.

— Почему?

— Наверное, боюсь, что наступит апатия. Пропадут стремления. Мы и так часто откладываем дела на потом.

— Считаешь, незнание лучше?

— В данном случае, да. Зная, что одной жизнью всё не заканчивается, люди бы только развлекались, гробили своё здоровье, ничего не опасались, ни за что не боролись, никого не ценили…

— Да многие и сейчас не ценят. Спиваются, убивают других… Но зная о новых жизнях, люди знали бы и о том, что пьянство и прочее ведут к деградации, лишающей способности перерождаться. Так сказала старуха. Выходит, суть не меняется.

Татьяна не пытается спорить. Достаёт из-за пазухи серебряный крестик, вертит его тремя пальцами, разглядывает.

— О Библии думаешь? — всматриваюсь в её лицо. — Древо познания, яблоко и всё такое?

— Да.

— Считаешь, Ева поступила неправильно?

— Не знаю. А ты?

— Я считаю, лучше знать, чем жить в неведении.

— Может, поэтому у меня на шее крестик, а у тебя — змей, — улыбается Татьяна.

— Лихо ты вывернула, — тоже улыбаюсь. — Теперь мне ещё любопытней, что же я натворил в прошлой жизни, — оглядываюсь по сторонам. — Дождь затянется. Мы успеем простучать стены.

Татьяна кладёт ладонь поверх моей и сдавливает кончиками пальцев. Это значит «Давай немного посидим в тишине».

Снова молчим. Болтаю ногами, свисающими с кровати. Заняться больше нечем, телефоны оставили дома. Слушаем доносящиеся снаружи звуки стихии. Но вскоре к ним прибавляется ещё что-то.

— Ты слышишь?

— Что?

— Вот это.

— Что ЭТО? — взволнованно спрашивает Татьяна.