Алуим

Спать так и не ложился. Татьяна попросила меня уйти, не дослушав рассказ до конца. Разгадать эмоции на её лице я не смог, но ясно стало одно — переваривать ситуацию предстоит мне одному. Пару часов я просидел на лавочке у гаража, то и дело, поглядывая из-за забора в сторону колодца, а когда начало светать, вернулся в свою комнату. Куда ещё деваться, да ещё практически голому? Включил свет, телевизор, доел нарезанную кровянку. Оделся. Всё время косился на дверь, опасаясь увидеть мелькания. Прислушивался к стене за зеркалом. Но проблема пришла изнутри…

«Правильно. Сваливай вину на других, выдумывай себе оправдания. Лучшее, что ты умеешь делать — прятаться. Вот только за кого? За сиськастую? Эта живая скучнее мёртвой. Такая же бесхарактерная, как и ты. Сюсюскается с тобой, прощает предательства. Думаешь, любит? Да за что тебя любить-то?!»

— Иди к чёрту!

Здоровой рукой рву на себе футболку, комкаю и бросаю на землю. Оглядываюсь, ищу, что ещё можно сломать. Куры давно попрятались, коты тоже. Ещё бы они остались, когда рядом сходит с ума разъярённый «хомо сапиенс». Я уже готов биться головой о стену, если сотрясение мозга гарантирует хотя бы временное облегчение.

В девять утра дядя Игорь заехал за бабой Леной, чтобы отвезти её на рынок. Когда синий кроссовер исчез из зоны видимости, я вышел во двор. Нахождение в доме казалось пыткой, но мысль, что смена декораций избавит меня от голоса в голове, была наивным самообманом. Слоняясь туда-сюда от сарая к воротам, я не выдержал и стал отвечать. Уж очень обидные слова он говорил.

Вести мысленный диалог не хватало сил, да и единственный способ хоть немного контролировать ситуацию — отвечать вслух. Но я даже не понимаю, кто мой собеседник. Голос безустанно гнобит меня за прошлое и настоящее, в то же время никак не реагирует на вопросы, будто стараясь убедить, что он — лишь проявление болезни. И опасаясь строить предположения, я вроде как вынужден в это верить. Замечаю лишь, что голос становится тише и, судя по темпу, скоро перейдёт на шёпот. Правда, с убавлением звука его слова всё злее и опасней. Я думал, однажды он начнёт склонять меня к самоубийству. Но он заставляет убивать других людей.

«Дракон. Ха-ха-ха. Куда тебе до дракона?! Серая Мышь подходит больше. Или как говорят хохлы — «пацюк». Рядовой торгаш, нерадивый грузчик — вот твоя золотая середина. Но у тебя есть шанс исправиться — просто убей её!»

Сажусь на тёплый бетон. Игнорируя боль под мышкой, обхватываю обеими руками голову и бормочу:

— Замолчи. Замолчи. Прошу тебя, замолчи.

«Убей её, Влад…»

— Кого? — от безысходности спрашиваю я.

«Сиськастую…»

Интуитивно бросаю взгляд в сторону ворот и вижу Татьяну. На её лице отражается вся безнадёжность моего положения.

— Влад…

— Татьяна, лучше уйди. Так будет безопасней.

«Убей эту эгоистку. На черта нужна баба, которая не хочет тебе верить?»

Чем тише становится голос, тем более зловеще он звучит, щекочет кору головного мозга, тонким слоем окутывает моё сознание. Упираюсь лбом в колени и закрываю глаза, кусаю нижнюю губу. Больно. Но лучше я сделаю больно себе, чем кому-то ещё. Я настолько взведён, что скоро реально буду готов убивать.

— Сейчас всё пройдёт, сейчас всё пройдёт… — продолжаю бормотать и уже чувствую вкус собственной крови. Что подумают баба Лена и дядя Игорь, когда увидят меня в таком состоянии?

Татьяна подходит ближе. Я слышу её шаги. Замолкаю, не хочу сорваться и накричать. Слизываю кровь с губ. Мне снова вспомнился последний визит Иры. Вернее, собственный страх и осознание, что Ира видит меня таким. Жалким. И перед Татьяной я тоже достаточно опозорился. Но нельзя вконец раскисать. Нельзя.

Ванна качнулась, издав под собой тихий хруст. Это Татьяна присела на край. Касается ладонью моего плеча.

— Я тебе верю, — произносит она. — Я долго пыталась убедить себя, что прошлое — лишь фантазия. Но твои слова всё рушили.

Поднимаю голову, смотрю вопрошающим взглядом.

«Убей. Тебя признают невменяемым. Расскажешь всем про привидений и голос в своей голове. Экспертиза подтвердит…»

— Ты спала? — спрашиваю, замечая усталость на её лице.

Татьяна отрицательно качает головой.

— В день похорон отца у меня было странное чувство. Вернее, предчувствие. Я очень боялась приближения вечера и совсем не хотела идти домой. Просидела на лавочке у могилы до темноты, и то ушла лишь потому, что мама уже в пятый раз мне позвонила… Захожу в свою комнату, раздеваюсь, ложусь… а уснуть не могу. Чувствую, в комнате есть кто-то ещё. И я же ни капли водки не выпила, хотя родственники чуть ли ни заставляли. Лежу, скрестив ноги, боюсь встать. Мимо меня будто кто-то ходит, от окна до двери. И это не минутное ощущение. Я даже дышать боялась. А потом кто-то сел в кресло напротив кровати, я хорошо знаю тот звук… — Татьяна глубоко выдыхает. — Не помню, когда уснула. Было уже светло. Весь день хотела рассказать маме, но не решалась. Думала, спишет всё на переживания и стресс. Но после ужина она начала первой. Сказала, что третий день слышит шорохи, скрип на диване, где отец обычно смотрел телевизор. Словно бы на нём кто-то ворочается. Замечает, что кот постоянно ловит кого-то взглядом в пустой комнате. В первую ночь, когда отца увезли в морг, мама не сомкнула глаз из-за ощущения постороннего присутствия в спальне. Говорит, жути натерпелась. Все молитвы перечитала… Но на этом всё не закончилось. Отец умер шестнадцатого октября, так вот в течение полугода шестнадцатого числа каждого месяца происходили странности. То стук шагов на чердаке, то среди ночи со столов что-то падало, а шестнадцатого апреля под утро со стены упала картина, которая отцу не нравилась, но маме её подарила сестра, и она отказывалась её снимать… В общем, после того случая мы решили уехать. Учитывая мамино образование и стаж работы в «химпроме», на резюме откликнулось сразу несколько предприятий. Мама выбрала Кременчугский НПЗ. Поэтому мы здесь.

— Почему ты молчала?

— Прости. Люди даже вспоминать о таком боятся, не то, чтобы рассказывать. И я тоже боялась, — Татьяна кладёт руку мне на плечо. — Пойдём со мной.

— Куда? — спрашиваю, попутно переваривая новую информацию. — Татьяна, со мной сейчас опасно находиться.

— Бери другую футболку и пошли. Я не знаю, что с тобой происходит, но знаю того, кто в силах помочь.

— Не пойду. Мне стыдно всё это рассказывать кому-то ещё, понимаешь? Даже врачам.

— Мы не к врачу. Доверься мне.

Невысокий деревянный забор с большими прорехами между досками, с поблёкшей коричневой краской, местами сильно облезшей. Калитка, наоборот, сбита плотно. Верхушки досок заострены, в каждую вторую вбита ржавая фигурка вороны. Двор зарос бурьяном, толстая ботва с широкими листьями лишь немногим ниже забора. Позади неё в тени четырёх высоких деревьев стоит маленький одноэтажный дом. Очень старый, мрачный; из крупных глиняно-соломенных кирпичей, потрескавшихся от времени. Крыша — связки сухого камыша, накрытые полиэтиленом и кусками шифера, придавленного кирпичами, но уже силикатными, белыми. Труба дымохода чёрная, длинная, возвышается метра на полтора. Дом стоит боком к дороге. Стена, что смотрит на нас, имеет одно небольшое окно, занавешенное тёмной одноцветной шторой. Вход находится справа. Напротив него, за металлической оградой — здание ГРП (газораспределительный пункт), из которого в землю уходят несколько красных и жёлтых труб. По левую сторону, за зелёным забором, располагается заброшенный дом из оцилиндрованного брёвна. Ставни закрыты и забиты досками. Заколочена и входная дверь.

Мы шли сюда около получаса. Как же паршиво бродить с похмелья в такую жару! Температура словно бы повышается на один градус в минуту. А ведь ещё нет и полудня. Дойдя до поля, что рядом с сельской школой (часть маршрута моих субботних пробежек), мы свернули влево, на узкую витиеватую тропинку, ведущую в малознакомую мне часть села. На открытом пространстве солнце откровенно бесновалось. Я до сих пор истекаю потом, отчего рану в подмышке неприятно щиплет.

Убрав во дворе беспорядок, я натянул другую футболку, закрыл дом, курятник и отправился вместе с Татьяной. Больше вопросов не задавал, потому что был уверен: этот поход не принесёт никакой пользы. В самом деле, ну кто мне может помочь? Разве что анестезиолог вколет в зад пару кубиков промидола и на три часа превратит меня в овощ, не способный волноваться в принципе. Я не остался дома лишь потому, что нуждался в чьём-то обществе, в человеке, сохраняющем мою связь с реальностью.

— Месяца через четыре после переезда, — рассказывала по пути Татьяна, — мы с мамой шли в гости к её новой знакомой, коллеге с НПЗ. У той женщины есть современная вязальная машинка, которая сама свяжет тебе вещь, нужно лишь ввести программу с компьютера. Мы хотели посмотреть каталоги и выбрать что-нибудь для себя. Так вот, по пути мы обогнали непримечательную старушку. Невысокую, сгорбленную, в коричневой рубашке, чёрной юбке и чёрном платке. Оставив её позади, мы услышали хрипловатый голос: «Альберт всё ещё с вами. Он чувствует вину». Мама от этих слов замерла как вкопанная. Обернувшись, я увидела старухино лицо. Сухое, морщинистое, с опущенными уголками губ и маленькими, впивающимися в тебя глазами. На правом было бельмо, но казалось, именно этим глазом она видит тебя насквозь. «Повторите», — попросила мама, придя в себя. — «Откуда вы знаете имя моего мужа?». «Он стоит в метре от вашей дочери», — ответила старуха, смотря в сторону. — «Отпустите его, и он сможет отпустить вас»… В тот день до маминой знакомой мы так и не дошли. Старушка позвала нас с собой. Минут десять мы прождали у ворот её дома, она вынесла пакет неизвестной травы. Сказала, если хотим отпустить прошлое и позволить отцу стать свободным, нам нужно выпить отвар этой травки. Мама была под впечатлением и безоговорочно согласилась… Сегодня утром я приезжала к той старушке, рассказала о твоей проблеме. Попросила помочь. Она велела привести тебя.

Я хотел назвать полной чушью любые истории о бабках-ведуньях, но быстро осёкся. Стоило голосу в голове утихнуть, как я уже готов критиковать всё вокруг, даже если события моей жизни гораздо бредовее чужих рассказов.

Татьяна отворяет калитку, и мы входим во двор. Волнуюсь. Старуха может сказать, что вместе со мной сюда пришёл «гость» со своими дружками. И Ира. И дед Захар. Вдруг, они всегда за мной ходят, и я не бываю один ни внутри себя, ни снаружи. Нигде…

К дому ведёт дорожка из серых округлых камней. Представил её в жёлтом цвете — моя любимая сказка в детстве. Где я? Кто внутри дома? Гингема? Бастинда? Может, я несколько месяцев просто сплю? Может, экстази меня так и не отпустило? Ну откуда белые удавы в средней полосе России?

Мы у порога. Деревянная дверь висит на петлях за счёт ржавых фигурных скоб. Бросаю взгляд в сторону окна справа от двери. Оно занавешено такой же невзрачной тряпкой, маленькая форточка открыта настежь, изнутри идёт странный запах. Татьяна молча смотрит на меня, медлит, словно ждёт какого-то сигнала, но затем, не дождавшись, стучит по двери три раза.