Парусник в тумане

Отец нервно ерзает на кресле.

— Откуда ты знаешь про Лес?

— В твоей биографии прочитал, — мистер Малфой неприятно усмехается. — И там, у этого чертового призрака, мой сын, про которого я и так забывал все эти годы. Да и потом — уж лучше умереть, чем сидеть всю жизнь в Азбкане. Ты же знаешь, что с моим здоровьем долго я там не протяну.

Лили слегка вытягивает голову, чтобы разглядеть выражение отцовского лица. Он смотрит на мистера Малфоя так, словно только они с ним вдвоем что-то знают или знали когда-то, потом кивает и отворачивается.

Папа сдался — это говорит о многом.

Лили быстро оглядывает кабинет. Если папа разрешил — значит, к Дельфи отправится отец Скорпиуса, с той самой серебряной ритуальной свечой, с помощью которой изначально и был вызван призрак. Для него будет открыт портал — и он шагнет первым, и только потом, по заклинанию поиска, к местонахождению Духа прибудут другие мракоборцы. Пока они прибудут… Никто не знает, что сейчас со Скорпиусом. И жив ли он еще. Или, может, счет уже идет на минуты…

— Как только увидишь наших, уходи, — отец протягивает мистеру Малфою свечу. — Надеюсь, Гермиона права, и заклинание поможет.

Мистер Малфой кивает, и отец, отступив на шаг, указывает на сверкающую синим светом чернильницу.

Лили, оттолкнув проходящего мимо брата, бросается вперед. Мантия, соскользнув с плеч, мягко падает на пол.

— Лили! — отец пытается схватить ее за руку. — Не смей!

Лили, криво улыбнувшись, стремительно кладет ладонь на плечо мистера Малфоя и тут же чувствует резкий рывок.

Портал уносит их далеко от Министерства.

Скорпиус

Жизнь уходит — он чувствует это по дрожащим рукам, которые невозможно поднять без усилий. Дух пьет его силы каждый день, и не раз — и теперь до воды приходится не идти, а ползти. Третий день еще не наступил, но и выцарапывать новую метку Скорпиус больше не в силах.

Умирать — не страшно, только очень одиноко умирать одному. Каждый раз, впадая в забытье, он представляет, что Лили рядом. Трудно вспомнить запах ее волос, когда с трудом дышишь, но он помнит. И ее веснушки, пляшущие на лице — овальном, а не круглом, как у Розы.

Он представляет, что они с Лили снова лежат на клетчатом пледе, под ивами, и солнце, пробиваясь сквозь шелковые серебристые листочки, причудливыми тенями ложится на тела. И сбоку стоит корзинка с фруктами, а Лили, широко улыбаясь, показывает пальцем на пролетающую мимо бабочку-лимонницу. Тепло…

Скорпиус приоткрывает глаза. Вокруг снова — сумрак, и, в отличие от его мечтаний, пахнет плесенью и гнилой листвой. Но больше всего его мучает сырость. Вспоминая горящие темным огнем глаза Дельфини, Скорпиус понимает, насколько она сильнее его и как много людей в мире сильнее его. Раньше ему казалось, что он может все — а теперь понимает, что жил иллюзиями. Теперь ему нужна Лили — и время подумать о том, кем он действительно хочет стать, кем хочет работать, кем видит себя…

Ветер шелестит листьями у самого входа, и Скорпиус покорно запрокидывает голову. Минуты, минуты, минуты… Текут. Медленно. Падают. Разбиваются о камень. Жестоко. Он пытается разговаривать сам с собой, чтобы не сойти с ума от тишины и редкого звона падающих капель — но язык остается неподвижным, и только горло издает какие-то странные, сухие и бесцветные звуки.

Лили бы не понравилось. Она любит яркость.

Дух мелькает где-то впереди, на расстоянии нескольких одиноких шагов, и Скорпиус вжимается в стену.

А потом перед глазами возникает худосочная фигура отца с зажженной свечой в руке. Она появляется из ниоткуда, и вместе с ней появляется кто-то еще, но Скорпиус мотает головой. Он устал. Он хочет пить и спать — в теплой постели, под одеялом. Хочет есть. Кусок хлеба ему кажется чем-то невообразимо вкусным, и от одной мысли о нем рот наполняется слюной.

— Скорпиус, — лицо Лили с россыпью веснушек расплывается перед глазами. — Скорпиус!

Он вяло отмахивается от нее. Это очередное наваждение, которое он видел не раз и принимал за правду.

— Скорпиус!

Ее горячая рука касается его лба, а потом его лицо оказывается в теплых ладонях. Скорпиус шумно выдыхает и изо всех сил трясет головой.

— Лили…

— Я здесь, — дыхание у нее тоже горячее. — Мы нашли способ… Твой отец очень отважный человек, слышишь? И я здесь… Я тебя люблю.

— Лили, — он облизывает сухие губы и с трудом поднимает руки, пытаясь прикоснуться к ней. — Лили, я тебе не сказал…

— Потом, — она странно улыбается, постоянно оглядываясь. — Сейчас надо вытащить тебя отсюда.

Скорпиус недоуменно переводит взгляд — вдруг видит то, что творится за спиной Лили: отца, протягивающего Духу свечу одной рукой, другой — направляя на него палочку. Зачем он это делает?..

— Пап! — он набирает в грудь столько воздуха, сколько может. — Пап, я здесь!

Отец поворачивается к нему — и Скорпиус замечает, часто моргая, как он состарился за эти почти три дня. Лицо его… такого лица у него никогда не было, и губы — дрожат.

— Пап! — произносит он сильнее, с надрывом. — Пап!

Отец делает к нему шаг, забыв обо всем, и тут же падает. Сверкают желтые лучи заклинаний, мелькают испуганные глаза Лили, а потом Скорпиус опирается рукой о стену, пытаясь подняться — и оседает на пол.

* * *

Первое, что он ощущает — тепло. Потом — боль. Она наполняет все его тело как кровь — и сдавливает грудь.

Он осторожно садится и, не открывая глаз, пальцами касается одеяла. Да. Одеяло — теплое пуховое одеяло, резко пахнущее лекарствами. И весь воздух вокруг него пахнет лекарствами.

Темно, словно он все еще в пещере — но нет ни запаха гнили, ни сырости. Глаза постепенно привыкают к темноте, и он замечает рядом с собой, в низком кресле, спящую Лили. Она свернулась клубком, как котенок, и подложила руки под голову.

Скорпиус некоторое время смотрит на нее, переступая с ноги на ногу. Она все-таки сдержала обещание. Она его нашла. И сказала, что любит.

Ему не хочется ее будить, и другая мысль волнует его еще сильнее, поэтому он находит на спинке кресла халат и, кое-как накинув его на голые плечи, выходит в пустой коридор.

Приходится спуститься на первый этаж, чтобы найти хоть кого-то из сотрудников. Часы над серыми диванчиками в зале ожидания показывают полчетвертого утра, и целительница, сидящая неподалеку, отчаянно зевает.

— Доброй… ночи или утра, — Скорпиус смотрит на нее обессиленно. — Скажите, а Драко Малфой не здесь находится? Не в больнице?

Целительница сначала сонно хлопает ресницами, словно сама не понимает, о чем ее спрашивают, а потом произносит, едва разжимая губы:

— Здесь, здесь. Второй этаж, десятая палата. Только сейчас туда нельзя.

— Понимаю, — Скорпиус уже поворачивается к ней спиной. — Спасибо, мэм.

Он идет к лифту так быстро, как только может — на негнущихся, дрожащих ногах, и долго, остервенело жмет кнопку лифта.

Второй этаж.

Десятая палата находится в самом конце коридора, и Скорпиус порядком устает, пока идет высокой серой двери.

В палате отца точно так же пахнет лекарствами, точно так же тихо и одиноко. Рядом с большой кроватью Скорпиус замечает два силуэта в креслах — однотипных больничных креслах, какие бывают только в Мунго.

Бабушка и дед.

Они тоже спят, касаясь друг друга плечами.

Скорпиус медленно подходит к кровати и опирается взмокшими ладонями о железные перила.

Какие же дурацкие здесь кровати. Как у магглов до начала войны.

Больше всего сейчас пугает неизвестность. Отец выздоровеет — а потом? Отправят ли его в Азкабан или оставят под домашним арестом? Что бы ни было — прежняя жизнь не вернется. И прежний Скорпиус — тоже.

— Пап, — он произносит это очень тихо, но отец тут же едва слышно стонет. — Я тебя очень сильно люблю, слышишь?

Отец не отвечает, и Скорпиус садится на самый краешек, машинально поправляя плотное одеяло. В сумраке ночи лицо отца кажется совсем алебастровым и неживым. Скорпиусу на мгновение чудится, что они оба сейчас в поместье, и ему самому — семь лет… И утром весь дом проснется, Элиза напечет блинчиков к завтраку, а мама наклонится к нему и нежно поцелует в щеку…

— Скорпиус? — голос у отца глухой и сломленный.

— Я тут, пап, — Скорпиус быстро наклоняется и касается бледной руки отца, лежащей поверх одеяла. — Не надо ничего говорить, ладно? Только... обещай мне, что простишь их.

Он кивает на бабушку и деда, и отец морщится.

— Это сложно, — голос у него хрипит. — Я постараюсь. Ради тебя.

Они сидят в сумраке долго, глядя друг на друга — пока небо не орошается красными полосами утра.

Эпилог

Море тихо плещется у ног, ластится к ним, словно доверчивый котенок. Оно не синее и не голубое — серовато-розовое, с оранжевыми бликами выглядывающего из туч солнца. Рассвет приближается издалека широкой полоской цвета созревающей пшеницы и постепенно захватывает все небо.

Тихо. И только редкие всплески воды, ударяющейся о высокие борта, разбивают прозрачное безмолвие утра.

Лили, в ярком желтом платье с красным поясом, садится на край лодки и осторожно опускает ступни в прохладную бирюзовую воду. Вдали, в белом тумане, прячется берег, и одинокие чайки, надрывно крича, кружатся над головами.

Ветер, слегка покачивая лодку на просыпающейся воде, треплет огненные волосы Лили. Она молча смотрит на бесконечную линию бирюзового горизонта и изредка вздрагивает от утренней прохлады.

Скорпиус, ловко расправив белоснежный парус, садится рядом с ней и, закатав светлые штаны, тоже опускает бледные ноги в воду.

Они оба молчат.

Сегодня им хочется молчать — и смотреть, как солнце медленно поднимается над горизонтом, пугливым зверьком выглядывая из норки.

Позади них, на дне лодки, лежит новенький колдоаппарат Лили и маленький серый чемодан с самым необходимым: билетами на поезд до Парижа, паспортами и двумя смешными пижамами. Одна — с голубыми розами, другая — с зеленым драконом.

Лили снова вздрагивает и кладет голову на плечо Скорпиуса. Тот в ответ крепко обнимает ее и привлекает к себе.

Они оба не принадлежат серому миру Лондона с его паутиной рутины, с его печальным небом и хлюпающей под ногами грязью.

Они оба ждут встречи с новым миром, с радугой красок, с впечатлением, с лимонными бабочками над лавандовыми полями, с интересными поручениями от международного отдела Министерства, с лазурным южным морем и пьянящим ароматом трав. Там, за горизонтом, каждое утро они будут улыбаться друг другу и верить в любовь.

И знать: самое главное в жизни — уметь мечтать.

Белый парус рвется на ветру, чайки кричат еще пронзительнее, вода солеными брызгами осыпает колени, и рассвет, наконец, золотом окрашивает их лица.

And here's to the fools who dream

Crazy as they may seem

Here's to the hearts that break

Here's to the mess we make