Ящик Пандоры, или пропавшие дети

Мать вышла из комнаты, молча глотая слёзы. Обедать не стала: сыта по горло!.. А дочь и не подумала просить прощения. Как сидела в своей комнате, так и не вышла.

Решение пришло будто бы само собой. Надо сходить в церковь. Поставить свечку за упокой родителей и ещё одну – об Анечкином здравии. Что-нибудь заказать… там подскажут, что. Если, не дай Бог, Аня попала в дурную компанию, в какую-то секту – за неё надо помолиться!

Неимоверная тяжесть, сдавившая душу, стала чуть легче от этих мыслей. Доченька озлобилась, сама не понимает, что творит. Так бывает! – но Бог милостив. Он простит их обеих, неразумных, и поможет Анечке снова стать прежней доброй и любящей доченькой.

Наверное, в церкви уже началась служба. Может, отложить поездку на завтра – чтобы уж прийти без опоздания? Ну нет, – одёрнула себя Надежда Сергеевна, – надо идти сейчас. Доченька хоть и грубит, и отчуждается, но не зря же во сне просит помощи!

И женщина надела длинную юбку, накинула на плечи шёлковый платочек, чтобы при входе в церковь повязать его на голову. Всё, как когда-то учила мама…

Как нарочно, трамвая не было. В обратную сторону трамваи шли исправно, а к церкви ехать было не на чем. Стоять и дальше не было смысла, и Надежда Сергеевна пошла пешком. Едва она отошла от остановки на сотню шагов, как позади послышался лязг трамвайных колёс. Сразу три трамвая, один за другим, обогнали её. Ни вернуться, ни добежать до следующей остановки она бы уже не успела. Так и пришлось идти пешком до самой церкви.

Служба уже заканчивалась, когда женщина несмело вошла в храм. Стоявшие внутри прихожане нестройно пели непонятное: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти, рабы Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто неневестная!»

Надежда Сергеевна тихонечко подошла к иконной лавке, купила две большие свечи. Рядом, в окошечке регистратуры, пожилая монахиня записывала имена под диктовку женщины в чёрном платке и почему-то брюках:

– …Михаила, Александры… И ещё вот некрещёная она, моя доченька, её тоже запишите, пожалуйста!

– Некрещёных не записываем! – строго ответила церковница. – Ещё крещёные есть?

– Так я ведь из-за неё и пришла, из-за доченьки, – заплакала женщина в чёрном. – Пропала она, моя Стасенька!..

Господи, неужели это мама Стаси?

Гордая Александра Петровна всегда держалась прямо, мимо соседей проходила не глядя. А тут - жалкая, понурая, она с безумной надеждой смотрела на монашку, словно та могла помочь отыскать её доченьку.

Сердце у Надежды Сергеевны заныло: а моя-то доченька разве не пропала? И здесь – и будто подменили её!..

Церковница меж тем наставительно говорила Александре Петровне, что не нужно ей убиваться, отчаяние греховно. Раньше надо было дочку окрестить да за ручку в храм водить. Глядишь, ничего бы с ней и не случилось.

– Да я же сама первый раз в церковь пришла! – плакала соседка. - Как меня в детстве окрестили, так на том всё и кончилось. Росла без веры, над верующими смеялась…

– А как припекло, значит, сразу и о Боге вспомнила, и не смешно стало? - укорила её монашка. – Ничем я тебе, милая, помочь не могу. Вон – отец Филофей идет, спроси у него, что делать.

Надежда Сергеевна тоже увидела, как прихожане благословляются у седовласого батюшки. Александра Петровна медлила, робела подходить к священнику. Тогда Надежда Сергеевна подошла к ней, поздоровалась и мягко предложила:

– Давайте вместе к батюшке подойдем! Одно у нас горе…

Соседка не успела возразить, что, мол, её-то горе – горше горького, потому что у неё дочь пропала. А о чём тужить, когда дочь при тебе!.. Пока собиралась с мыслями, как сказать, чтобы не обидеть доброжелательную соседку, они уже подошли к батюшке. Поклонились, не представляя, как начать разговор. А священник сам пришел им на помощь. Перекрестил склонённые головы и сочувственно спросил:

– Что, сестрицы, горе у вас?

И дождался, когда обе кое-как уняли подступившие слезы, заговорили:

– Доченька моя, Стасенька, пропала. И милиция не может найти, и детективные агентства… Да ещё вот беда: она ведь некрещёная! Из-за этого и обедню за неё не принимают…

– А моя доченька Анечка вроде и при мне – а будто не она! Смотрю – и душа холодеет: не она! Неужели за несколько дней она могла совершенно измениться?..

Долго, долго беседовал священник то с одной женщиной, то с другой, то с обеими сразу. Монашка из регистратуры стояла поодаль, не смея прервать беседу батюшки, и укоризненно глядела на женщин: не дадут отдохнуть старику! Он-то перед службой держался за сердце, пил лекарство. И сейчас ему бы в келью, отлежаться да помолиться – так нет, готовы до утра выспрашивать обо всём отца Филофея. Не видят, что он еле на ногах держится.

А батюшка сам окликнул её:

– Мать Леонтия, прими-ка у этой сестрицы записочки! Что – она не написала? Ну так запиши сорокоуст о здравии отроковицы Анны и молебен Спасителю, Пресвятой Богородице, Архистратигу Божию Михаилу со всеми Небесными Силами и святой Анне Кашинской. А я себе в синодик запишу и Анечку, и Настеньку. Да-да, и Настеньку. У меня там ещё есть несколько имен некрещёных. В келейной молитве и о некрещёных молятся.

– Вот что, матушки, – добавил он, помолчав. – Давайте мы вместе будем за обеих отроковиц молиться. С поклончиками земными. С постом, со слезой, когда пойдет от сердца. Даст Бог – и вымолим.

– Батюшка, а может, тогда и за Алёшу надо молиться? – несмело спросила Надежда Сергеевна. – Его-то родители, сколько я помню, о церкви и слышать не хотят…

– И об отроке Алексии помолимся, – вздохнул священник. – Знать бы точно, вдруг да он всё-таки крещён…

– Крещён, это точно! – подтвердила Надежда Сергеевна. – В один день крестили: мы с мамой мою Анечку принесли, а Алёшу его бабушка, тайком от сына со снохой. Родители потом шумели, ругались, крестик сразу с него сняли, чуть ли не выкинули со скандалом, – да ещё и требовали, чтобы бабушка его «назад открестила»!.. Так можно, батюшка, я и за Алёшу сорокоуст закажу?

– А я молебны… – подала голос Александра Петровна.

Домой обе шли, держась за руки, как любящие сестры. Надежда Сергеевна поделилась неотвязной мыслью: уж она ли это, Анечка, или кто-то (Боже мой, кто? Кому могло понадобиться!) её подменил… В это невозможно поверить, но – уж слишком она не похожа на себя! И Александра Петровна надоумила, как можно проверить, Аня это или её двойник.

– И как я сама не додумалась? – удивилась Надежда Сергеевна. Очень уж простое это было средство. И верное. Никакой переходный возраст не переменит в несколько дней человека настолько, чтобы он уж во всём стал своей полной противоположностью.

Дома Надежда Сергеевна долго и горячо молилась по новенькому молитвослову, купленному в церкви. Мать Леонтия сама показала им, где в нём находятся молитвы о детях. И какие это были молитвы!

«…Господи, в милостивой власти Твоей чадо моё, раба Твоя Анна, помилуй и спаси её, имени Твоего ради, – молилась она, плача. – Господи, прости ей все согрешения вольные и невольные, совершенные пред Тобою. Господи, настави её на истинный путь заповедей Твоих и разум просвети светом Христовым во спасение души и исцеление тела…»

Слёзы бежали из глаз матери, а сердцу становилось ощутимо легче с каждым поклоном. Обе женщины до глубокой ночи молились о здравии отрока Алексия и отроковиц Анны и Анастасии.

И обеим в эту ночь спалось так спокойно, будто все их беды уже миновали.

«Ты – не Аня!..»

Утром Надежда Сергеевна встала чуть свет – и поспешила на птичий рынок. У самого входа какой-то мужичок продавал щенков. Просил недорого, да Надежда Сергеевна и не собиралась торговаться. Выбрала самого симпатичного, с белым пятнышком на лохматом коричневом лбу, и купила. Щенок сразу признал её за свою. Радостно тявкнул, завозился, устраиваясь поудобнее на тёплых руках женщины, а потом приподнялся и лизнул её прямо в лицо розовым язычком. Надежда Сергеевна отстранила щенка, прикрикнула:

– Ишь, лизун какой! Лежи смирно!

Щенок ничуть не обиделся, до того ли ему было, ведь с высоты открывалась такая заманчивая картина! Дома и деревья, пешеходы и машины чуть покачивались в такт хозяйкиным шагам, а сама она была такая большая, тёплая и уютная! Похоже, с ней можно будет ужиться. Она ведь не станет больно лупить его только за то, что он изгрызёт пару-другую туфель, и тыкать носом в нечаянно сделанную лужу!..

Но в квартире щенку не понравилось. Хоть и были открыты настежь все окна, чуткий собачий нос учуял резкий запах нежити – и шерсть на затылке вздыбилась, щенок глухо зарычал. А хозяйка, не дав ему опомниться, толкнула дверь, из-за которой просто воняло жуткой нежитью, – и вошла в самое логово врага!

Отчаянная женщина! – изумился щенок, дивясь такой храбрости хозяйки. Ни когтей, ни клыков – а как смело идет прямо к холодной белой нежити, растянувшейся на кровати. И ведь стоит несчастному кутёнку на минуточку залезть на диван или кресло, как его тут же с криком швыряют на пол, больно шлёпают тапком. А тут – большущая тварь нагло дрыхнет на хозяйском месте, ещё сохранившем чей-то добрый и живой запах.

Так пахнет от детей, привыкших тискать котят и кутят (но тискать не больно: в этом запахе не было злости). Этот живой запах был совсем уже слабеньким, видно, нежить всеми силами старалась его истребить, но всё же он был – и успокаивал напугавшегося щенка лучше всяких уговоров.

Надежда Сергеевна тоже смотрела на девочку – и горло сдавило холодными тисками боли. Аня никогда не спала вытянувшись во всю длину: как бы ни старалась мама уложить дочку поровнее, она тут же сворачивалась клубочком, подтянув к подбородку коленки. Так и спала – бельчонком в дупле…

Девочка почувствовала взгляд… нет – сразу два взгляда – и рывком поднялась, села на постели.

– Это тебе… щенок… – женщина протянула и положила прямо ей в руки горячее мохнатое тельце. Щенок завопил от такой несправедливости: за что? А Яна брезгливо отшвырнула его от себя, возмущённо замахала руками, пытаясь отряхнуться от собачьей шерсти.

– Фу, что за гадость! – крикнула она. – От него же грязь и вонь!

Надежда Сергеевна бережно подняла с пола барахтающегося щенка, прижала к себе, успокаивая: не бойся, маленький, больше она тебя не обидит!

– Ты – не Аня! – сказала она и сама не узнала свой голос. Сейчас он звучал жёстко и сухо. – Ты не моя дочь!

– Да? – в сощуренных глазах Яны плескалась злая ирония. – И чем ты это докажешь? Тем, что я взялась за ум, разлюбила собак? Да тебя все просто на смех поднимут. А будешь упорствовать, так и в психушку угодишь. Это надо же – так свихнуться, что не узнавать родную дочь!.. Так что, любезная маменька, позвольте вам с вашей псиной выйти вон!

И она жутко осклабилась, обнажив белоснежные зубы. Всё! – больше не надо притворяться перед этой Живой. Пусть скажет спасибо, что пока ещё её терпят в квартире. Ненадолго, конечно. Надо поскорее устроить переход в этот мир Аджедан, а Живой – в Зазеркалье. Хватит тянуть, пока она не додумалась устроить генетическую экспертизу…