Моя ужасная няня

Глава 6

Е СТОИТ полагать, будто с тех пор дети семейства Браун всегда вели себя хорошо – на самом деле нет! Они принялись шалить на следующий же день. Подозреваю, они так привыкли к этому, что просто не могли сразу стать паиньками, – и к тому же они дошли только до четвёртого урока.

Но именно в этот день они и вправду вели себя очень и очень хорошо – и не могли не признать, даже когда снова принялись за шалости: день вышел просто замечательный.

Погода стояла чудесная, и няня Матильда решила провести занятия в саду. И какие это были занятия! Первой шла история, и газон превратился в Атлантический океан, а живая изгородь по другую его сторону – в Америку. Из каретного сарая вывезли старую двуколку, которая стала кораблём «Мэйфлауэр», и все забрались в неё и поплыли через Атлантику, перегибаясь через борта повозки из-за страшных приступов морской болезни, то и дело вопя: «Земля!» – и ужасно досадуя, когда оказывалось, что нет. К утренней перемене с молоком и галетами даже Дитя могло сказать «кавовяка вевы», «тыси фефоть дасяты готь» и «Бейваве», и няня Матильда как-то понимала, даже без помощи остальных детей, что это означает «король Яков Первый», «тысяча шестьсот двадцатый год» и «Мэйфлауэр». Вы-то, уж конечно, знаете, что именно в этом году корабль «Мэйфлауэр» отправился в своё знаменитое путешествие[1].

А после перемены у них был урок французского, и половина детей стали глаголами, а другая половина – глагольными окончаниями, и все играли в новую разновидность пряток: искали собственные окончания. А потом пришло время ланча.

– Теперь, – сказала няня Матильда после ланча, – мы пойдём гулять и позанимаемся арифметикой.

– Ой, го-о-осспди! – приуныли дети. (Только представьте: гулять и заниматься арифметикой!)

Но у няни Матильды арифметика получалась совсем не такой, как у других гувернанток. Она велела детям притвориться, что у них на всех очень мало рук и ног – недостаточно, чтобы нормально гулять. Кому-то приходилось прыгать на одной ножке, а того, у кого совсем не было ног, требовалось нести (по счастью, в основном это оказались самые маленькие), а безрукие выглядели очень прямыми и толстыми, потому что их пальто застегнули поверх настоящих рук, прижатых к телу, а рукава болтались пустыми. А потом начался передел ног и рук, чтобы всем всего хватало, – вот так Младшие научились сложению и вычитанию: «Отнимем одну ногу у Джастина, у которого их две, и отдадим бедняжке Доминику, у которого нет ни одной. У Арабеллы, Джоанны и Сюзанны на всех четыре руки – раздадим каждой по одной, и ещё одна останется в запасе…» А Старшие научились считать деньги, назначая цены за руки и ноги, – и те, у кого конечностей недоставало, торговались с теми, у кого их было сколько нужно – или, как скоро получилось у тех, кто понимал толк в торговле, слишком много.

Бедняжка Тора, которой никак не давалась арифметика, в конце концов сделалась похожа на подушку: у неё не осталось ни рук, ни ног. А вот Энтони, всегда отлично считавший деньги (возможно, потому, что ещё младенцем проглотил пенни и стал настоящим героем для своих братьев и сестёр), – обзавёлся четырьмя руками и тремя ногами, да ещё и разбогател на шиллинг и два пенса. Однако он был очень добрым мальчиком и потому согласился продать Торе одну ногу за её последний двухпенсовик, так что она хотя бы смогла прыгать на одной ножке; а ещё он её поддерживал, потому что у неё не получалось без рук держаться за него. Иначе ей – она ведь была из Старших, так что нести её никто не мог, – пришлось бы остаться у дороги, пока её не подобрали бы на обратном пути и не одолжили ногу, чтобы хоть как-то добраться до дома.

Тем вечером, когда няня Матильда укладывала детей спать, она показалась всем невероятно улыбчивой и милой – если забыть про Зуб – и даже почти красивой. Дети решили, что больше никогда-никогда не будут плохо себя вести и проказничать.

Но вас, наверное, не удивит, что, проснувшись утром, они принялись озорничать, как прежде.

Когда няня Матильда отослала их подышать Целебным Свежим Воздухом перед завтраком, дети вовсе не стали выходить на улицу, но сказали друг другу:

– А пойдёмте лучше за Суконную Дверь.

В те времена, когда семьи бывали очень большими, им требовалось множество людей, чтобы за всем уследить и обо всём позаботиться. И дома разделялись на две части – дверью, обитой красным или зелёным сукном и гвоздями с большими круглыми медными шляпками. По одну сторону Суконной Двери проживало Семейство, а по другую – Слуги. У Браунов Слуги были такие: Хоппитт и Кухарка, камеристка-француженка Селеста, помогавшая миссис Браун, и Эллен, убиравшая в комнатах и подававшая на стол; а ещё Элис-и-Эмили, две девушки-горничные, о которых всегда говорили как о неразлучной парочке, словно о каких-то сиамских близнецах. И наконец, Евангелина, девочка на побегушках. Бедняжка Евангелина – её нещадно гоняли все остальные слуги, но она оставалась жизнерадостной маленькой пышечкой и, похоже, ничего не имела против постоянной беготни.

Детям – особенно детям семейства Браун – строго-настрого запрещалось заходить за Суконную Дверь, если только их специально не пригласили Слуги. Следует признать: детей Браунов приглашали очень редко.

Но этим утром – видимо, с непривычки устав от хорошего поведения – они взяли да и вошли в Суконную Дверь и вдобавок не закрыли её за собой. Как вы помните, мистер и миссис Браун как раз жаловались няне Матильде, что детей невозможно научить закрывать за собой двери. «Не забудьте закрыть двери!» – сердито кричали им родители. Но дети всегда забывали. И сегодня утром они точно так же не закрыли Суконную Дверь.

Тем временем Хоппитт, Кухарка, и Селеста, и Эллен, и Элис-и-Эмили завтракали в столовой для слуг (а прислуживала им Евангелина), перед тем как подать завтрак семейству Браун. Когда они снова вернулись на кухню, вот чем занимались дети.

Софи взяла с сушилки серые шерстяные носки Хоппитта и замешала их в кашу.

Гетти приготовила густое тесто из муки и воды и раскатывала его катком для глажки белья.

Джастин намазал сиденье Кухаркиного стула топлёным салом.

Алмонд нашёл пудру и румяна Селесты и рисовал на сырых сосисках, подготовленных для завтрака, милые маленькие рожицы.

Агата купала такс в кастрюле с мясным бульоном.

И все остальные дети тоже просто ужас что творили.

Детям хватило одного взгляда на Хоппитта, Кухарку, Селесту, Эллен и Элис-и-Эмили, чтобы со всех ног вылететь вон за Суконную Дверь, захлопнуть её за собой и привалиться к ней снаружи. С другой стороны двери доносились ужасающий рёв, причитания и громогласное «О-ля-ля» – это Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили обнаружили, что случилось с носками, и гладильным катком, и стулом, и сосисками, и кастрюлей с бульоном.

Ещё вроде бы оттуда слышалось хихиканье, которое, однако же, резко оборвалось, когда повелительный голос рявкнул:

– Евангелина! Немедленно открой эту дверь!

Дети держали дверь изо всех своих сил.

– Она не сможет! – крикнули они в ответ. – Мы крепко держим!

Няня Матильда стояла на лестнице и смотрела на детей сверху – потом подняла свою большую чёрную палку…

И дверь внезапно распахнулась в другую сторону – дети влетели в кухню, и на полу образовалась куча-мала из рук, ног, спин и удобно обращённых кверху мягких мест.

Хоппитт и Кухарка, не говоря ни слова, вручили Евангелине огромную сковороду.

«Шлёп-шлёп-шлёп», – запела сковорода.

Дети заверещали, барахтаясь и пытаясь встать, и наконец бросились за Суконную Дверь. Но как они ни тянули её на себя, она не закрывалась. Это было очень странно: столько детей, а не могут закрыть дверь.

И через не желающую закрываться дверь они видели, как Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили вооружают Евангелину для настоящей битвы. Наконец девчонка вышла, готовая к бою, подталкиваемая руками слуг и понукаемая их призывами быть храброй. На голове Евангелины красовалась огромная чёрная эмалированная кастрюля, обширный фасад был прикрыт большим противнем; в одной руке она держала сковороду (уже немного помятую), а в другой Кухаркину скалку. На большом круглом лице Евангелины читалось величайшее сомнение в исходе сражения, но за её спиной высился Хоппитт, вооружённый здоровенной вилкой, которой он подталкивал воительницу вперёд.

Дети бросились через переднюю к парадной двери. Воздух зазвенел от воплей: «Откройте дверь!», «Бежим в сад!». Дитя верещало: «Вевимат! Авыватя вевь!» – поспешая во всю возможную прыть своих коротеньких толстых ножек. Его подгузник грозил вот-вот свалиться.

Но если Суконная Дверь не желала закрываться, то парадная, напротив, отказывалась приоткрыться хотя бы на щёлочку. Дети тянули и дёргали её, ковырялись в замке, гремели большими засовами, навешивали и снимали цепочку, но ничто не помогало. А тем временем к ним приближалась закованная в доспехи Евангелина с боевой сковородой. Но…

– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – вдруг произнёс Дэниел.

Дети прекратили бороться с дверью и уставились на Евангелину. Дверь же распахнулась за их спинами, но этого они уже не заметили.

– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – повторили все.

– Атьня Ваняниня, – поддержало Дитя.

Лица детей расплылись в довольных ухмылках. Няня Матильда посмотрела сверху на детей, на Евангелину и её округлую и не слишком радостную физиономию – и ещё раз ударила об пол своей палкой. И в тот же миг из кухни выскочили остальные слуги, увенчанные шлемами-кастрюлями, обвешанные противнями, вооружённые сковородками, скалками, мётлами, швабрами, утюгами и даже большими щипцами для завивки (ох уж эта Селеста!). Хоппитт и Кухарка, Селеста и Эллен, Элис-и-Эмили оттеснили Евангелину в сторону и стали приближаться к детям…

Дети вылетели в сад из распахнувшейся двери быстрее, чем она успела снова захлопнуться перед ними.

Кухонная армия бросилась в погоню. По дорожке – через широкий газон – напролом сквозь живую изгородь – в огородик, перепрыгивая грядки, петляя между высокими шпалерами фасоли, лавируя между кустами малины… Младшие заблудились в чаще черносмородиновых кустов, Средние завязли в кабачковых лозах, и им пришлось возвращаться, получать по заднице и снова спасаться бегством; раздавленные помидоры и спелый крыжовник лопались и скользили под ногами. Дитячий подгузник наконец-таки сполз и болтался возле щиколоток.

Дети метнулись в теплицу, дверь которой отказалась закрыться за ними и задержать преследователей; прочь, наружу, через окно, под звон разбитого стекла и яростные крики садовника… Через стену, вскачь по гравийным дорожкам, прыжками через клумбы, обдираясь об розовые кусты, всё вперёд и вперёд, бегом…

Дети мчались, не разбирая дороги, и поэтому даже не вспомнили, что поблизости располагается пруд, – пока не заскользили по берегу на влажной траве, а затем закувыркались кубарем и наконец – шлёп-хлюп-бульк! – попадали в воду.

Неутомимая погоня в составе Хоппитта, Кухарки, Селесты, Эллен, Элис-и-Эмили в сопровождении Евангелины едва успела затормозить, бешено замахав руками, и выстроилась на берегу, свирепо глядя на детей. Те скучковались в центре пруда, по колено в воде, и оттуда вызывающе взирали на загонщиков.