Скорая развязка

КАРТИНА ПЯТАЯ

Большая комната в доме Ведуновых.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Что за оказия, вечер на дворе, а Иван еще и обедать не приходил.

В е р а. Не за свои дела он берется.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Уж такая его должность: за других все делать. На то он и председатель. Потому Ивана и выбирают. Другого же не выбрали.

В е р а. Нам кого ни подай — выберем.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Нет, я старуха, да зряшного не выберу.

В е р а. Вы, мамаша, рассуждаете с такой кондовой уверенностью, что отпадает всякая охота возражать.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Да против правды нешто спорят? Да вот и сам Иван. Явился не запылился.

Входит В е д у н о в.

В е д у н о в. Стоит такая жара, что листья на березах привяли и в воздухе пахнет нефтью. Или уж я много думаю о ней.

В е р а. А может быть, и на самом деле геологи подобрались к нефти и потревожили ее. Ну вот скажите, пожалуйста, как их не славить, этих отважных землепроходцев.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Ты хоть поел где-нибудь?

В е д у н о в. О еде-то я и забыл сегодня. Совсем забыл.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Да на голодное брюхо и богу молиться неспоро. Я самовар два раза подогревала. Ступай нето.

Дарья Софроновна и Ведунов уходят.

В е р а. И что это со мной? Чему я радуюсь? Чего жду? Я вроде вышла на ту дорогу, которую долго-долго искала. А за спиной остался мозглявый туман. Боже мой, как я могла искать в нем… Глазищи, говорит, колдовство. Да мне отроду никто не сказал таких слов. Ведь льстит. Знаю, что льстит, а верю. И буду верить. Буду. Больше у меня ничего нет. Боже, боже, я вся потеряна. Галя.

В окне показывается Г а л я.

Г а л я. Верочка, я не стану заходить. Подай мне в окно мой джемпер. Вечер — очарование, однако сыровато немного.

В е р а. А нефтью пахнет?

Г а л я. Да что вы все помешались на этой нефти. Пахнет свежим сеном, ягодами. Молоком пахнет. Мы со Степаном Дмитриевичем пойдем к дояркам костер жечь.

В е р а. И я бы ушла с вами.

Г а л я. И пойдем. У нас секретов нет.

В е р а. А я хочу секретов. Хочу своих тайн. Ведь я ни о чем таком и не думала. И вдруг, когда теперь выпадают свободные вечера, я буквально не знаю куда себя деть. Женщине легче быть открытой, я это знаю, но хочу тайны, пинка, иначе задохнусь и сойду с ума.

Г а л я. Да на тебя и верно сегодня напал философский стих. Ты и откройся Ивану Павловичу, он умный, хороший, поймет тебя.

В е р а. Ивану? Нет, нет. Ни за что. Боже мой, если бы только речь обо мне… Да ладно об этом. Не в счет. Ты не загуливайся.

Галя уходит от окна.

Зачем это я сказала? Позавидовала Гале? А я ушла бы сейчас в ночь, в темноту — позови только. Что я говорю? Ушла бы, ушла. (Прислушивается.)

В открытое окно слышно, как лают собаки.

Мы, говорит, люди одних масштабов. Нет, Ромочка. Нет. Мой масштаб — пить со старухой чай да слушать, когда цветет зорянка. А если я все-таки дам пинка своей судьбе, а там будь что будет?! В этом поединке нет Ивановой правды и самого его нет для меня. Но так ли все? Так ли?

Входит В е д у н о в.

В е д у н о в. Верочка, Вера. Ты-то читала нашу районную газету? Так почитай, что тут написано. Я все эти дни был на покосе, а дело-то наше, выходит, — табак. Геологи решили строить дорогу. Но это отвод глаз. Без изыскательских работ ясно, что времянка с использованием леса. И наш Митяев тут же. Это непостижимо. Я перестаю что-либо понимать. И Митяев, Степан Дмитриевич…

В е р а. Ты, Ваня, успокойся и не пори горячку. Твои взгляды на наше недалекое будущее настолько узки, что мне просто неловко за тебя перед людьми. Мы живем в лесу, в глуши, и нам кажется, что лучшей жизни и быть не может. Но мы же достаточно грамотные и культурные люди, чтобы понять, что в наших стальных артериях должно быть давление как у космонавтов. Это понимают даже простые люди, рабочие. И не надо мешать геологам. А то дался тебе этот лес, будто мы лешие. Мы же не лешие, Ваня. Ну?

В е д у н о в. Не лешие, конечно. Ты литератор, и тебе видней. Но знай же, что русскому человеку лес никогда не мешал. Тем, что мы, русские, крепко вросли в землю, мы обязаны лесу: он нас поит, кормит, согревает, охраняет, в конце концов.

В е р а. Ну ладно, Ваня. Тебя не переспоришь. Пусть будет по-твоему: кормит и охраняет. Но Родине нужна нефть. Вот сейчас, немедленно и много. Нужно много нефти. Это наша энергия. Живем, Ваня, в такую пору, когда от врагов уже не спасет лес. Мы от Батыя и немцев разбегались по лесам, а потом из-за кустов долбили завоевателей дубиной. Сейчас не то время. Идет соревнование систем. Нужны ракеты, а ракеты — это нефть. Ты всегда считался с моим мнением, думаю, согласишься и на этот раз. Геологам ты не будешь мешать и дашь мне слово. Даешь? Ну я прошу, Ваня.

В е д у н о в. Гляжу я на тебя, Вера, и думаю, кого и как ты учишь. Только подумать, кто выйдет из твоей школы: охранитель, накопитель и хозяин или порубщик, умеющий говорить о международных проблемах и не ведающий, что можно плакать под шум родных лесов и можно умереть, когда плохо этим родным лесам… Нет, я решительно не могу согласиться, чтоб так безумно втаптывали в болото народное богатство. В высоких верхах не знают о таких безобразиях, и я, как коммунист, не имею права молчать.

В е р а. А ведь я не знала до сих пор, что за твоей добротой скрыта такая жестокая пружина.

В е д у н о в. Но что же делать? Что делать? Научи, Вера. Научи. Я всегда искал твоих советов. Как скажешь, так и сделаю.

В е р а. Нет, не сделаешь. Я по дыханию твоему чую, не сделаешь. Значит, я тебе с сей минуты больше не пособница.

В е д у н о в. Верочка, но ты опомнись. Ведь это не наше личное дело. Здесь большие государственные интересы.

В е р а. Я не желаю, чтобы мой муж перед всеми выказывал свою провинциальную ограниченность. Ты уж должен был поставить перед собой вопрос, прав ли ты, только лишь потому, что тебя никто не поддерживает. Тебя же никто не поддерживает. Ни район, ни область. Даже наш Митяев. Здесь же больше политика государства, а ты кто? Кто ты есть? Я уже как-то говорила. Если один сказал тебе, что ты пьян, и подтвердил другой, то ты, даже трезвый, пойди и проспись.

В е д у н о в. Для меня сейчас, пожалуй, это самый лучший совет. Право, утро вечера мудренее.

В е р а. Значит, жена твоя чего-нибудь да стоит? Ну, скажи, скажи. Молчишь. Тебе все нужны государственные проблемы, а жена — что, она человек близкий, а близкому досадить не грех. Ты хоть когда-нибудь подумал, что у твоей жены не так уж далека круглая дата? Мировые проблемы, Ваня, нам с тобой все равно не под силу, давай лучше подумаем, как и с кем отметим мой день рождения.

В е д у н о в. Но ведь это еще не скоро. И как у нас все выходит: как только жизнь заставляет нас думать мы тотчас ударяемся в юбилей.

В е р а. Ах вот оно что. Муж бьется над судьбами отечества, а жена подсовывает ему бутылку. Ну, знаешь, это слишком. Подумайте вы, какой доморощенный мыслитель. Только остановка, Ваня, совсем за немногим: думать-то тебе не над чем.

В е д у н о в. Я думаю, Вера, есть над чем. И я, пожалуй, кое-что придумал. До сих пор я действовал в одиночку. Но дальше… Я соберу всех депутатов, и мы своим решением призовем к ответу этого выскочку Пылаева.

В е р а. Боже мой, я еще защищаю его, что он не злопыхатель. Да злопыхатель же. Мелкий, въедливый, завистливый. Боже мой, ты не подумал над тем, что наши пути могут всерьез разойтись?

В е д у н о в. Верочка, милая моя, да ведь уже разошлись. Тебя уже нету со мной. Потому и бьюсь я так больно, что тебя нет рядом… А может быть, я в самом деле не прав? Может, я не понимаю чего-то важного, нового, что знают и понимают все? Вера?

В е р а. Конечно, Ваня, конечно. Ну, не понимаешь — поймешь. Ты только не упрямься. Ну, покипятился, с кем не бывает. Давай поговорим… об именинах. Дались нам мировые и всякие проблемы. Не нашего ума это дело.

В е д у н о в. Ты никогда раньше не говорила так. И это тревожит меня.

В е р а. Утро вечера мудренее, сам сказал, марш спать.