Из любви к искусству

— И неужели, никому не захотелось выяснить, кто забирает такие письма?

— Это не так-то просто, мастер Румил. Вы совсем отстали от жизни со своей библиотекой, ха-ха, не обижайтесь!.. — королева снова рассмеялась и остальные участники беседы, включая самого ироничного по природе мастера, ее поддержали. — О чем это я… Ах, да. Письма до востребования помещают в ящички под ключ в отдельной комнате. Туда может зайти любой чумазый подмастерье, не привлекая большого внимания. Впрочем, желающие рискнуть нашлись, как иначе. Возле Почтамта несколько дней дежурили и журналисты, куда без них, и просто любопытные. Но все без толку. Вычислить мастера среди посетителей не удалось.

— Однако! — возбужденно резюмировал Румил и снова резким движением поправил салфетку. Все время, пока говорила королева, он не переставал в обычной своей манере кивать в такт словам. Из-за этой привычки галстук мастера вечно оказывался на боку, а трясущаяся голова и вытаращенные глаза придавали сходство с переполошенной птицей.

— А еще через несколько дней, — дождавшись паузы, продолжила за королевой леди Танвэн, — «Колокол» снова дал объявление: при попытке раскрыть его личность мастер Ф. прекратит всякую деятельность. Можете себе представить? — подкрепляя удивление, ярко накрашенные губы рассказчицы сложились идеальным кружком, в точности повторив форму лица.

— Неужели сами газетчики так просто с этим согласились? — присоединился к беседе до того молчавший мастер Тармендил из Цеха Каменщиков.

— Видно, этот Ф. куда хитрее газетчиков, — хмыкнула со своего места принцесса Финдис.

Нэрданель хотела спросить, видела ли сама Финдис эту выставку в Музеоне, но сидящий рядом с сестрой принц Нолофинвэ что-то негромко ей сказал, и они шепотом заспорили. За столом становилось все оживленнее.

— Как все это странно, — покачала головой Нинквэтиль, и Нэрданель бегло взглянула на мать, а заодно и на принца, про которого опять позабыла. Куруфинвэ сидел, подперев голову кулаком в белой перчатке, и с обыкновенным своим ко всему равнодушным видом ложечкой крошил эклер.

— Очень странно, — кивнув движением век, согласилась с замечанием Ее Высочество Ингвииль. — Про него ходят самые разные слухи.

— Предполагают, он ужасно уродлив и поэтому скрывается.

— Да, будто бы после несчастного случая его лицо обезображено шрамами.

— И он крив на правый глаз…

— На левый!

— …но это не мешает его работе.

— А я слышала, он карлик. Ювелир моей невестки уверял, что такую тонкую работу можно сделать только крошечными ручками. Он уверен, мастер Ф. — карлик.

— Глупость, карлики — миф, ни в одной семье в Валиноре никогда не рождался уродец.

— Как посмотреть, ха-ха!..

— Ну да, ну да…

— А я всех уверяю, что разгадала тайну мастера Ф. Он — женщина!

— Ювелир — женщина?! Какой скандал!

— Вот-вот, потому она и скрывается.

— Но что за безумец стал бы учить женщину?

— Да и у какой женщины могут быть такие способности? Это же настоящее мастерство, не иголка!

— Зато у женщин маленькие руки, в этом предположении есть резон…

— Глупости. Скорее всего, он просто пытается заинтересовать заказчиков.

— И набить себе цену!

— То-то и оно, что не пытается…

— С таким талантом он не остался бы не у дел и без этих странных игр.

— Да, но…

— А я думаю наоборот: он безумно хорош собой, но его сердце вдребезги разбито и находит утешение лишь в работе! Ах, только представьте себе!..

— О, это так романтично!..

— Леди, позвольте: это не объясняет, почему он берет за свою работу такие смешные деньги.

Галдеж за столом все усиливался, и в спор о личности загадочного мастера постепенно влились все. В конечном итоге пришлось убрать со стола, и к вящей радости Нэрданель слуги вернули письменный прибор. Многие поднялись с мест и собрались вокруг него. Валимарские принцессы и некоторые жены мастеров принялись наперебой показывать свои украшения, сделанные мастером Ф. Королева Индис послала за шкатулкой: кольца, браслеты и ожерелья пошли по рукам.

Нэрданель, хоть никогда и не была большой поклонницей безделушек, вынуждена была признать, что эти вызывают у нее искреннее восхищение. Впрочем, язык бы не повернулся назвать их так — безделушками… Но больше всего ее впечатлил именно миниатюрный Тирион. Надеясь рассмотреть его поближе, она выбралась из тесного строя гостей и, огибая стол, случайно встретилась взглядом с Куруфинвэ.

Он единственный остался сидеть и теперь со скучающим видом откинулся на стуле и наблюдал за гостями. Те бурно обсуждали работы мастера, зал наполнился возгласами восхищения и удивления, а вместе с ними и новыми догадками о судьбе и личности таинственного Ф. Дамы восторгались украшениями, выхватывали их друг у друга, примеряли, прикладывали к платьям и прическам, просили слуг принести еще зеркал, еще свечей. Мастера одобрительно кивали, цокали языками, придирчиво рассматривали камни, глядели в них на просвет, стучали оправами по столу, сравнивали, сопоставляли, спорили и соглашались…

— Не думал, что вы тоже без ума от блестящих штучек, ниссэ Нэрданель.

Это была очевидная колкость, более того — колкость несправедливая, ничем не спровоцированная. Следовало пропустить ее мимо ушей или просто вежливо улыбнуться. Но копившееся несколько дней раздражение все-таки прорвалось.

— Никогда не зазорно признать очевидные достоинства — чего-то или кого-то, — ледяным тоном ответила Нэрданель и отвернулась.

Последнее слово она выделила особо, надеясь, что оно прозвучит достаточным намеком на чье-то неблагодарное поведение. Не то чтобы она считала себя вправе поучать, просто полагала, что если уж она вынесла это испытание приличиями, то принцу и подавно следовало терпеть.

— Какая впечатляющая мысль, — с нескрываемой иронией прозвучало ей в спину. Затем, едва различимо во всеобщем гвалте, по полу проехались ножки стула, и раздался звук удаляющихся шагов. — Обдумаю ее как следует.

Нэрданель не стала оборачиваться.

Комментарий к Глава 1. Высшее общество города Тириона

«…для пущей интриги скрытое картонным колпаком в треть ранга высотой».

Ранг (от квен. ranga - шаг) — единица измерения, 38 дюймов или 96,52 см, т.е. почти метр.

========== Глава 2. До востребования ==========

— Всего доброго! — улыбнулась дежурной улыбкой щупленькая девушка-приемщица и переключила свое внимание на следующего посетителя.

Нэрданель ответила ей той же фразой и, пройдя через просторный холл, вышла на улицу.

Парадный вход в здание тирионского Почтамта располагался на площади, на вершине Туны, поэтому возле его дверей всегда царила оживленность. Вот и сейчас Нэрданель разминулась с двумя важного вида дамами, обогнула группу подмастерьев с запечатанными свертками в руках и едва не столкнулась с мальчишкой-посыльным.

— Извините, ниссэ! — он схватился за козырек фуражки отработанным жестом и, не останавливаясь, прошмыгнул дальше. Нэрданель рассеяно кивнула и пошла прочь.

Письмо она обдумывала два дня. И потом не решилась доверять его ящику и почтальону, а вместо этого отправилась на почтамт лично. Сама мысль о том, что было бы кстати на бумаге выразить восхищение работами мастера Ф., мелькнула в ее голове сразу по пути из дворца. Тогда было уже поздно, «обед» закончился далеко за полночь, и мысль эта очевидным образом была отложена до утра. А наутро показалась глупой и неуместной: какое там дело признанному мастеру до похвалы незнакомой девчонки. Наверняка он сполна удовлетворен славой на самом высоком уровне, не говоря о всеобщей молве. Нэрданель даже почувствовала какую-то досаду от того, что его появление прошло мимо нее: снова стало очевидно отделяющее ее от приличного общества расстояние. Она, как и чудаковатый мастер Румил, почти не читала газет, не сплетничала с соседками и не пила дневной чай в городских кафе в кругу хихикающих подруг. Одним словом, была отщепенцем.

Но, возможно, очередное осознание этого факта и подтолкнуло ее взять, наконец, лист и написать то, что потом было запечатано в конверт, подписано «Нэрданель И. Махтаниэн. Тирион, Западный склон, Медный переулок, 3» и передано улыбчивой девушке на почтамте.

Впрочем, нет. Или не совсем так. Если подобные мысли и были доводом «за», то, во всяком случае, сама идея появилась не из-за них. «Никогда не зазорно признать очевидные достоинства — чего-то или кого-то», — так она сказала в тот вечер принцу Куруфинвэ и осталась довольна тем, как веско это прозвучало. Пусть, судя по дальнейшей реплике, принц был не впечатлен, лично Нэрданель сочла мысль правильной и достойной. А потому и решила написать мастеру с тем, чтобы выразить свой совершенно искренний восторг и явить пример благодарного, бескорыстного и — самую капельку? — великодушного ценителя.

Вероятно, в этом присутствовало нечто нескромное, какое-то потайное желание показаться лучше, воспитаннее некоторых… Нэрданель была вынуждена признать этот грешок после продолжительных размышлений, но затем оценила все трезво и сочла, что ничего зазорного здесь нет, а вот пользу ее поступок принести может. Тем более теперь, когда Куруфинвэ вернулся и наверняка вновь будет часто бывать в их доме.

Нет ей, конечно, было совершенно безразлично, что он там себе думает. Он и сам был ей почти безразличен и неинтересен, за исключением того, что вызывал стойкое раздражение. Любимый и самый талантливый — о чем неустанно повторялось — ученик отца регулярно появлялся на пороге дома номер три по Медному переулку и проводил много времени на индивидуальных занятиях с отцом. Это длилось годами, и поначалу Нэрданель даже делала попытки завязать если не дружбу, то вежливое общение, но неизменно наталкивалась на отчуждение и холодность. За все эти годы принц ни разу не отобедал с ними и даже не оставался на чай, который Нинквэтиль с неизменным радушием предлагала изо дня в день. Сама Нэрданель очень редко слышала от Куруфинвэ что-то большее, чем «добрый день, ниссэ Нэрданель» и «до свидания, ниссэ Нэрданель». Поначалу это ее удивляло, потом расстраивало, потом уязвляло, а уже потом сделалось безразлично.

Но в какой-то момент пришло раздражение. Чем дальше, тем больше ей стало казаться, что отец, и без того проводящий много времени в работе, слишком щедро тратит досуг на неприятного ученика и слишком рьяно расхваливает его безграничные таланты. Можно было подумать, что мастеру Махтано для полного счастья не хватает чего-то еще кроме любимой работы, прекрасной жены и обожаемой дочери!.. Однажды Нэрданель даже вспылила на этот счет и высказала все с большим жаром, чем вызвала искреннее удивление и раскаяние Махтано.

— Куколка, мне так жаль! — принялся извиняться он. — Я совсем не думал, что ты можешь чувствовать себя покинутой. Ну не сердись, дружочек! Полагаю, я мог бы что-то с этим придумать…

Он несколько дней продолжать виниться, утешать и обещать; обещание потом держал. Времени с учеником стал проводить чуть меньше, с семьей — чуть больше, а к живописным и скульптурным опытам дочери стал относиться чуть внимательнее. Спустя какое-то время даже сам предложил переоборудовать в студию одну из верхних комнат и вообще стал осмысленнее поощрять это увлечение. Нэрданель сменила гнев на милость. Но только в отношении отца.