Десятая невеста

ГЛАВА 24

В том, что дело в Сам Сунь поставлено основательно, я убедилась очень скоро – у них даже темница имелась (для таких засланцев, как я, очевидно). Волшебного света, наполнявшего прочие помещения, тут не предусматривалось, поэтому я коротала дни в темноте, при тусклом светильничке. Точнее, ночи – дни мои отныне проходили в трудах.

Сторожившие меня девки ни на какие вопросы не отвечали – делали вид, что не знают чужедольнего. Да я и не очень стремилась их задавать. О чем мне с ними разговаривать? Бежать тоже не пыталась: куда и как?..

Каждое утро ко мне приходили две девки и выводили на работы – где были руки нужны, туда и отправляли. Ни к чему секретному, конечно, не подпускали. Еду приготовить, полы подмести, посуду помыть, одежу постирать – вот теперь были мои заботы. Порой поручали и что-то приблудное – кусачих червей покормить, личинок перебрать, напрясть светящейся пряжи. Я б, наверное, ослепла в этой горе, но, по счастью, меня выпускали на воздух – стирая в реке, я впервые увидела Сам Сунь с другой стороны, не с той, что смотрела на Небесный город. Почти везде гора была лысая, но склон, противоположный от озера, внизу порастал лесами. Там на делянках выращивали нужные для приблуд растения, а в самих лесах собирали для тех же целей травы да грибы. Где-то здесь должны были быть и рудники, на которых добывали самоцветы для приблуд, но их я не видела.

Тут же на склонах горы стояли жилища для работников и стражи. Охранялось все очень строго: караул несли везде, куда ни кинь глаз, и стражники были не чета дворцовым – мышь не проскочит. У меня всколыхнулась было мысль, что из темницы не выберешься, а вот так-то попробовать можно было б, но тут же увяла: скорей всего, меня тут же поймают. Пусть меня иногда и выпускали на дневной свет, но глаз не спускали. Убить-то Камичиро, может, и не убьет (хотел бы – давно казнил), но крови попортить может.

С Некрутой нас держали раздельно – видно, для того, чтоб не сговорились бежать. Я и видела его всего-то раз, мельком. Так только и узнала, что жив. Он по-прежнему был в Зухрашкиных тряпках, как и я в своих шелках для «служения» императору – нашу одежду нам оставили точно в насмешку над тем, кеми мы притворялись. С длинным, волочившимся по земле подолом и широкими рукавами работать было ужасно неудобно, и очень скоро роскошные шелка, в которых я должна была предстать прекраснее цветочка, превратились в замызганное тряпье. Но кому какое дело? – даже меня это не волновало, а всех остальных и подавно.

Мной овладело оцепенение. Временами я задавалась вопросом: неужто и впрямь так пройдет моя жизнь? Может ли быть так, что я останусь здесь до самой смерти – никогда не вернусь домой, не обниму брата, отца, мать, не повидаю Белолесье? Мне не верилось, что так будет – но не верилось и в обратное. Порой я начинала рыдать, думая об этом, а потом – еще горше, вспоминая об Айю, и так бы, наверное, все глаза выплакала, коль не работа. Она хоть на какое-то время отвлекала меня, заставляя забыть о горестных думах. Но ночью, когда за мной захлопывалась решетка и я оставалась одна в темноте, все это обрушивалось на меня снова.

Не знаю толком, сколько я так прожила – однообразные дни сливались в унылое полотно, я потеряла счет времени. И вот настал час, когда что-то само собой изменилось.

Как сейчас помню, было раннее утро. Над Чиньянем поднималось умытое румяное солнышко, рассветный холодок пробирал до костей. На все лады гомонили птицы. Я стирала в ручье, в такой ледяной воде, что ломило руки. Встала, чтоб размять затекшие ноги и поясницу. Окинула взглядом пышные сосновые кроны, позолоченные первыми нежными лучами, сияющие бока Сам Сунь, светлое небо с редкими пышными облаками – и впервые подумала: а ведь, несмотря ни на что, я могу здесь жить. Что случилось со мной, почему я вдруг так подумала?.. Ни разу за все время, что я провела во дворце – веселилась, наряжалась, спала на мягких постелях, - у меня не мелькнуло даже мысли об этом. А теперь, когда я жила узницей и знала, что могу никогда не увидеть родных, мне вдруг стало почти хорошо в Чиньяне.

Должно быть, смирилась с тем, что никогда не спасусь, а человек не может вечно жить в страданиях. Мы хотим быть счастливыми даже в самые дурные и тяжкие времена.

А несколько ночей спустя в темницу ко мне пришел Веточка.

***

Он мягко растолкал меня и, приложив палец к губам, поманил за собой. При нем был шарик размером с детский кулачок, источающий тусклое сияние – один из тех светильничков, что делали в здешних мастерских. Они заполнялись светящимися нитями, а свет можно было приглушить или сделать ярче, проведя по шарику рукой.

Миновав несколько переходов, мы забрали из другой темницы Некруту. Встречавшимся по пути стражникам Веточка показывал какую-то печать, и его пропускали. Мы долго петляли по подземным ходам и наконец выбрались в пещеру, возле которой стояла крытая повозка, запряженная парой лошадей. Веточка дал нам вещи переодеться, и мы с Некрутой забрались в повозку, а сам он сел править.

Мы держались подальше от больших городов и останавливались лишь затем, чтобы сменить лошадей, поспать и перекусить. Почти не разговаривали; Некрута время от времени порывался, но я пресекала попытки и лишь смотрела в окно. Дорога впереди длинная, успеем наговориться.

Не верилось, что я покидаю Чиньянь. Когда-то я не чаяла вырваться отсюда; теперь же зеленые поля, уступами спускавшиеся к широким рекам, поросшие лесом горы с гремящими водопадами, пустынные широкие дороги средь бескрайних просторов стали казаться мне удивительно красивыми. Я прощалась с местами, где встретила Айю. Слез не было, но на сердце легла горькая печаль; я знала, что никогда в жизни его не забуду.

Веточка тоже был не в настроении болтать; лишь однажды я спросила его, не будет ли у него неприятностей из-за того, что он нас выпустил, он сказал, что нет, и я оставила его в покое.

Через неполных три дня мы прибыли портовый город и направились прямиком в гавань. Веточка договорился насчет нас с капитаном, заплатил ему и сказал Некруте подождать меня на корабле:

- Я хочу попрощаться с Малинкой.

Некрута поднялся на борт, а мы остались на берегу. Стояла жара, запах местной вонючей снеди смешивался с крепким соленым запахом моря. Мимо нас, то и дело толкаясь, сновали обливавшиеся потом носильщики с кулями, водоносы и посыльные. Мы отошли немного в сторону, подальше от суеты.

- Спасибо, теншин, - сказала я.

- Не стоит, – ответил Веточка.

Он дал мне свиток, завернутый в кусок мягкой тонкой кожи, и еще один, поменьше. Я развернула второй: это была заколка с лазурной бабочкой, подарок императора.

- Я не могу это взять!

- Это подарок. Он принадлежит тебе. Возьми.

Я спрятала шпильку в карман.

- У тебя точно не будет неприятностей из-за нас?

Веточка покачал головой:

- Не беспокойся об этом.

- С него станется, – сказала я. - С этого…

- По-моему, ты неверно судишь о нем, - прервав меня, сказал Ами. – А ведь вы столько времени провели вместе.

- Он меня чуть не казнил! – вспыхнула я. – За то, чего я даже не делала!

- Но ведь не казнил же.

- И запер в темнице…

- Ты пыталась его обокрасть.

- Он первый начал!

- Сначала он этот шлем пытался у ваших купить, – сказал Веточка. – Ты не знала? Они же все равно не смогли бы его изготавливать.

- А это не его дело. Не хотели продавать – и не продали.

- Шлем не шлем, а ты его обманула. Как думаешь, легко ему было такое узнать?

- А мне легко было узнать, что он убил… - я умолкла, не в силах выговорить это.

- Кого? Ты видела, как он убил кого-то?

- Нет, но он сам…

- То есть – не видела, – заключил Веточка, давая понять, что без доказательств мои обвинения не стоят выеденного яйца.

Я не стала продолжать, поскольку мне больно было вспоминать об Айю, но в запасе ещё много чего оставалось.

- Меня пытали!

- Приказы отдавали другие люди. Он был при смерти – как, будучи в беспамятстве, он мог им помешать?.. А придя в себя, он помчался к тебе сразу же, хотя лекари не велели ему подниматься с постели. Он переживал о тебе, даже считая, что ты его отравила.

Я возмущенно пыхтела, не зная, что возразить.

- Ты его очень обидела.

- Я?! Этого людоеда… - начала я, но, встретив взгляд Веточки, тут же заткнулась.

- Ты не задумывалась о том, кто те девушки, что работают в Жемчужной горе? – спросил он.

Я сказала, как-то не до того было.

- А ты подумай.

Я наморщила лоб. Неужели…

- Вот именно, – читая по моему лицу, сказал теншин. – Каждая из них в свое время появлялась в Золотом дворце как невеста императора. И каждый раз выяснялось, что нужен им был не он сам и даже не трон, а приблуды. Вот что им было интересно. В конце концов все они получили то, за чем пришли. Никто их не держит в Сам Сунь насильно. Они свободны уйти, подписав обязательство хранить тайну. Но ни одна не сделала этого.

Пропавшие невесты! Девять девок, которые… Я раскрыла рот. Ох ты ж ежик…

- Ты была первой, кому он поверил. Впервые за много лет.

- Но выбрал-то он Ферфетку!

- Как по-твоему, почему?

- Почему-почему, – пробормотала я. – Понравилась потому что.

- Ответ неверный, – сказал Веточка. – Подумай еще.

Капитан крикнул с корабля, что пора: забирайся, а то без тебя уедем. Мы с Веточкой крепко обнялись. Я взяла с него слово, что он непременно навестит меня в Белолесье.

- Попрощайся за меня с Брунгильдой, хорошо? Я ведь так не успела с ней повидаться.

Меня снова стали поторапливать, и я побежала.

- Ничего не хочешь ему передать? – крикнул мне вслед Веточка.

Я приостановилась на мгновение.

- Передай, что мне жаль, - быстро проговорила я и бросилась к кораблю; меня втащили чуть не вместе со сходнями.

Веточка стоял на причале, наблюдая, как мы отплываем; я махала ему, пока он совсем не скрылся из виду.

…Мы вышли в открытое море – вокруг, куда ни кинь глаз, одна вода. Я нашла на палубе укромный уголок и развернула сверток, что теншин дал мне.

Там было два рисунка. Первый изображал дамозельку с кудряшками, разряженную в пух и прах. Она была хорошенькая, нарядная, улыбалась – но в глазах таилась усталость. Она была грустна и несчастлива, хоть и принимала изо всех сил задорный вид.

На втором рисунке за большим кухонным столом сидела толпа чиньяньских парней в богатых одеждах. Перед ними громоздилась стопка блинов с пылу с жару – они хватали их, обжигаясь, нахваливали и просили еще. С ними была девка – в простой рубахе, с растрепанными косами, она не могла похвастаться кукольной красой той, другой, но ее лицо сияло весельем, как и лица всех тех, кто окружал ее.

Пока я разглядывала рисунки Веточки, странное чувство охватило меня. Будто бы у меня в руках было что-то нежное, неуловимое, драгоценное – но я не сознавала, что у меня это есть, а потом упустила, не успев понять как.

Плыли мы долго – много, много дней. Глядя на бескрайнее море, я все думала и думала о невестиных испытаниях, о шлеме, об императоре, о девяти пропавших невестах, о словах, что сказал на причале Веточка, о том, что я говорила и делала – обо всем, что произошло.