Десятая невеста

ГЛАВА 25

- Когда ты догадалась? – спросил Камичиро.

Мы сидели в на лавке в натопленной избе. За стеной хлопотала мать, готовя на стол – гремела посудой, и по всему жилью разливался запах пирогов. Задорка вился вокруг императора с того самого мига, как он у нас показался. Вот и сейчас лип к нему, разглядывая одежу с яркой чужеземной вышивкой, узорный пояс, но более всего – отделанные серебром кинжальные ножны. Айю вынул и спрятал кинжал, а ножны отстегнул и дал Задорке, и тот тут же принялся с ними играть.

Когда же я догадалась?.. Должно быть, давно что-то чувствовала, только не давала себе отчета. Голос, прикосновения, то, как он говорил со мной, как смотрел и что делал... Но окончательно ясно мне все стало в тот миг, когда я заступилась за Камичиро перед осколковскими.

С самого начала он защищал меня: от беды, от злых людей, от себя самого.

Я сказала:

- Когда поняла: как бы по-разному вы себя ни вели, какими бы разными людьми не казались, вы оба – и Айю, и Камичиро – одинаково ко мне относились.

Чего хотел император? Теперь я ясно понимала это и, оглядываясь назад, видела, где нужно было искать ответ.

Все, кто отвечал мне на этот вопрос, были правы, в том числе и я сама. Я только не додумала до конца и не догадалась все сопоставить.

«Подумай, почему он выбрал Ферфетту», – сказал Веточка. «Император верит в сердечную склонность», – сказал Со Фу. Но, веривший в свое проклятье и отчаянно боявшийся кому-то навредить, Камичиро искал среди нас ту, которую жаль ему будет всего меньше. Расчетливую, с холодным сердцем, желавшую лишь власти и почестей. Вот почему он выбрал не ту, от взгляда которой быстрее забьется сердце, а ту, которая понравится меньше всех.

«Однажды император убьет меня», - сказал Айю, страшившийся смерти, как любое существо на земле, но считавший, что должен сам себя и убить. Он разрывался между желанием жить и стать достойным правителем – и вечно преследующей его мыслью о том, что ему не место в этом мире.

И оба они – и император, а Айю – хотели одного, того же, что и все на свете: чтобы их любили такими, какие они есть. Но Камичиро раз за разом разочаровывался в каждой, что приходила к нему, а Айю считал, что не имеет права быть любимым, ведь проклятье ляжет на ту, что будет рядом с ним.

- Что же изменилось? – спросила я.

Айю усмехнулся.

- Одной девице из Белолесья удалось меня переубедить.

Я все никак не могла привыкнуть к нему в императорском наряде, притом в собственном облике: Айю же вечно в черном ходил.

- Как же ты преображался? В жизни ж не догадаешься!

Он фыркнул.

- Когда Брунгильда про покупные волосы ляпнула, я уж решил, что спалился.

- А, точно! – вскрикнула я. – Накладные!

Он закивал, и мы принялись хохотать. Задорка к нам присоединился, хотя не понял, конечно, ни слова. Я утерла слезы.

- А глаза?

- Прозрачные стекляшки вставные… ну, как скорлупки. У нас есть мастера, из самоцветов делают. Глаза только от них болят.

Про цвет кожи я и сама догадалась: то же средство, что дали мне, когда я стала Ли Сан. Только зачем? Я сказала Камичиро: ты ведь и белый хорошенький. Он покачал головой:

- У нас белая кожа у мужчины считается недостатком. Мужчина – воин, много времени проводит на воздухе. Император не может быть белокожим, как девушка.

- А рыжиком почему?

- У нас быть рыжим – добрая примета.

Айю рассказал, как все случилось, мне же представилось это так.

Ночь, Чиньянь, много лет назад.

- Как же так, ваше величество, как же так, - причитает Со Фу. - Ведь сами знаете, закон…

- Мой сын будет жить, - отрезает император. – Я уже потерял жену и не переживу потерю сына. Он останется жить и станет императором.

- Но как же, ваше величество… Увидят же люди, что младенчик-то малахольный…

- Не увидят, – твердо ответствует царь. – Мы его спрячем.

- А слухи пойдут.

- Не пойдут. Прежде был обычай: до трех лет не показывать никому наследника, чтоб не сглазили. Напомним, вернем.

Проходит три года. Ночь. Старый император и Со Фу сидят друг напротив друга и чешут седые бороды.

- Показать мальчонку надо бы, – указывает советник. – А то уж люди шепчутся, будто наследник больной, нехороший.

Император вздыхает.

- Уж давно показали бы. Но у него ж от этой мази все чешется. Не переносит он ее. Каждый вечер, как смоет, все тело огнем горит. Спать не может, криком кричит. Чего только ни пробовали. Ни одно лекарство не помогает.

- А состав поменять?

- Сколько раз!.. Но самый-то главный корешок, который цвет дает, не заменишь. А болит от него.

- Да… - унывает Со Фу, но тут же приободряется: - А что, если…

- Да?..

- Ваша супруга (пусть она утешится на небесах!) почему зачала в столь преклонном возрасте? Воды озера чудотворные! Что ни день плавала. И наследника родила, и сохранила молодость и красу. Что, если Камичиро в озере искупать?

Попробовали. И вправду – зуда и красных пятен как не бывало, мальчонка здоровенький и хорошенький.

- Вот пусть каждый день и купается, - радуется Со Фу.

- Увидят, – печально качает головой император. – Один раз удалось, но все время…

- А мы рощу запретной объявим, – деловито говорит советник. – Чтоб никто к ней не смел приблизиться. Кто ступит на эту землю, тому проклятье. Не посмеют, зуб даю. А вон там, – показывает Со Фу, – и пещерка славная имеется. Из дворца не видна. Пусть наследник там отдыхает. Легко ли это, личину носить изо дня в день.

Император радостно трет руки: все решилось. Красавца из мальчонки сделаем. Рыженького, как в старинных сказаниях о волшебных воинах, смугленького, зеленоглазенького… Только вот…

- Брови, ресницы, – упавшим голосом говорит император. - С ними-то что? Даже если власы накладные, каждый поймет, при одном только взгляде…

А у Со Фу и на это есть ответ.

- Краска, - твердо говорит он. – Вспомните картины эпохи Кинь, ваше величество, и моду, что царила при тогдашнем дворе.

- Ты думаешь…

- Мы ее вернем. Прежде, чем представим людям принца. Тогда его накрашенные ресницы и брови будут лишь следованием моде, и только.

Так, шаг за шагом, император и Со Фу сделали все, чтобы ни одна мелочь, касавшаяся наследника, ни у кого не вызвала подозрений. С самого детства Камичиро привык наносить на все тело мазь, делавшую темнее кожу, надевать стеклянные скорлупки, меняющие цвет глаз, красить брови и ресницы.

«Укушенные демоном» рождались слабее других детей, и Камичиро приходилось заниматься в два раза усерднее, чем остальным, чтобы стать ловким и сильным. Каждое утро ему приходилось преображаться до неузнаваемости, чтобы ни единой мелочью не выдать себя.

И лишь с наступлением темноты, в своем убежище на берегу озера, о котором никто не знал, где никто не бывал, он вновь мог становиться собою. А целебные воды, смывая едкую мазь, успокаивали и лечили кожу.

Одно мне оставалось непонятным. Айю скорей бы умер, чем вышел на дневной свет, убежденный в том, что это принесет несчастье Чиньяню. По той же причине он избегал смотреть на людей и говорить с ними. Но Камичиро прекрасненько себя чувствовал среди людей и не прятался от солнца. Как так?

- Преображаясь, я будто становился другим человеком, – сказал Айю. – Мне хотелось верить в то, что скорлупки из самоцветов защищают людей от моего взгляда, а если я покрою кожу слоем мази, то солнце меня не увидит… И еще…

И ещё он убедил себя: если все удастся с приблудами и он действительно сделает Чиньянь великим, это если не отменит, то искупит и ослабит тот вред, который он наносил стране самим своим существованием.

- Если я буду умелым, могущественным, уважаемым правителем, а наши приблуды станут лучшими во всем мире и принесут нам богатство, влияние и почет… Если я добьюсь всего этого и сумею сделать страну благополучной, сильной, счастливой, то проклятие как бы не считается… Понимаешь?..

Мать позвала нас за стол. По пути Айю остановился у стенки, где я прикрепила рисунки Веточки. На дамозельку он краем рта улыбнулся. Долго смотрел на тот, где изображался наш блинный пир, и наконец сказал:

- Тогда-то ты мне и понравилась.

- Вот те на. А как насчет Айю?

Камичиро улыбнулся и кивнул:

- Верно. Значит, ты понравилась мне целых два раза.

Он выжидательно посмотрел на меня, видимо, желая услышать, когда он понравился мне, но мать еще раз нас окликнула, и я поспешила за стол. Оно, конечно, все хорошо, но он теперь человек несвободный. А у нас не Чиньянь, где можно жен иметь целую толпу. Как ни больно было мне находиться рядом и понимать, что он никогда не будет моим, как сильно я его ни любила, а делать вид, будто Ферфетки на свете не существует, я не могла.

С родителями не всегда гладко, порой такое отчебучат – потом год за них красней. Но мне с моими повезло: с Камичиро они обращались так, будто он не император, а самый обычный парень – уважительно и приветливо, но без подобострастия. Он тоже вел себя наиприличнейшим образом: в основном помалкивал, первый со старшими не заговаривал, отвечал кратко и почтительно. Вопросы задавал в основном отец: он говорил, я переводила. Про свое заточение я родителям не рассказывала, чтобы не волновать, так что ужин получился мирный.

После еды я помогла убрать со стола и пошла проводить Камичиро до саней, которые прислали за ним из Осколкова. На небе вызвездило, хрусткий морозец прихватил подтаявший за день снег. За воротцами позвякивали уздечки, всхрапывали кони, возле саней притоптывал, чтобы согреться, почти невидимый в темноте возница. Я, радуясь, что ночь скрывает мое лицо, как можно безразличнее спросила:

- Как там Ферфетка?

- Не знаю, – ответил Айю. – Надеюсь, хорошо.

- Я… - у меня перехватило горло, я на мгновение умолкла, чтобы с собой справиться. – Я… желаю вам двоим большого счастья, ваше величество. Спасибо, что навестили нас. Доброй ночи.

Поклонившись, я повернулась, чтобы уйти, но Камичиро поймал меня за руку.

- Ты куда?

- Домой. Холодно.

- Ты ещё не сказала, когда я тебе понравился, – заявил он.

- И не скажу! – я тщетно пыталась вырваться. – Ферфетка, конечно, та ещё гадина, но и я не совсем пропащая, чтоб с женатым человеком такие разговоры вести.

- А как ты думаешь, я себя чувствовал, когда понял, что ты врала мне все время?! Тебе не кажется, что я имею право знать?

- Ладно, – сказала я. – Отпустите, скажу.

Камичиро разжал пальцы и выжидательно на меня уставился. Я глубоко вздохнула и смахнула слезы, выступившие на глаза.

- Честно? Я и сама не знаю. Я ведь была уверена, что ненавижу императора. Должна была ненавидеть его. Каково мне было… Каково мне было, зная, что я люблю Айю, в то же время понимать, что меня тянет к вам… с каждым днем все сильнее и сильнее. Можно ли любить двоих? Легко ли себе в этом признаться? А я неделями с этим жила! Вы мне тоже ещё как врали, ваше величество!

Последние слова я только что не выкрикнула, и предательские слезы снова выступили на глаза. Я шмыгнула и утерла нос рукавицей. Айю рывком привлек меня к себе, обнял и прошептал:

- Прости.

- Отпустите меня, – вяло сопротивляясь, пробормотала я. – С Ферфеткой своей обнимайтесь.