Десятая невеста

И раз за разом задавала себе вопрос: что, если с самого начала, вместо того, чтобы лгать и притворяться, я бы нашла в себе смелость просто спросить?..

***

Прибыв в Чужедолье, мы ненадолго задержались в Варенце, поесть плоских пирогов и послушать поющих лодочников. Заглянули в Беллентарию и попали как раз на Барбарину свадьбу. Она ужасно обрадовалась и обещала непременно как-нибудь заехать в гости к нам.

В Белолесье мы прибыли с первым снегом. Березы зябко качали голыми ветвями. Кружили белые мухи, укрывая первым покровом промёрзлую землю. Я вошла в теплую избу, вдохнула родные запахи – и утонула в добрых материнских объятьях.

Рассказов о наших с Некрутой приключениях хватило на все зимние посиделки. Он красноречием не отличался и вообще предпочитал отмалчиваться о том, как наряжался девкой, но я (в отместку за то, что он мне не открылся) не отказала себе в удовольствии в самых сочных красках расписать его пребывание в образе зель-хаттунской прелестницы. Очень скоро Некруту в Осколкове стали кликать не иначе как Зухра – так к нему прозвище и прицепилось.

Ну и, конечно, девки с раскрытым ртом слушали о моих похождениях в Золотом дворце. Вечер за вечером я повествовала о том, что мне довелось пережить, в лицах представляя соперниц-невест и семерых императоров. И чем больше рассказывала, тем ясней понимала: с тех пор, как тем давним утром выехала за околицу, за несколько недель я прожила целую жизнь. Я изменилась куда сильнее, чем мне казалось, и больше никогда не буду прежней.

Но о своих чувствах к Камичиро я умолчала – как не сказала ни слова и об Айю. То, что волновало мое сердце, принадлежало лишь мне, и лишь об этом я размышляла долгими морозными ночами.

После того, как о нашей поездке было вдоль и поперек говорено-переговорено, интерес к ней стал понемногу утихать. Жизнь вернулась в свою колею, и всем – даже нам с Некрутой – Лихоморье, Крайсветная империя Чиньянь и ее император стали казаться чем-то сказочным и далеким.

Но ненадолго: ибо призрак владычества чиньяньского, которого так боялись осколковские, показался и разинул зубастую пасть.

Первым звоночком стало поведение двуреченских торговцев, которые, появившись в Белолесье, не заглянули, по обыкновению, в Осколково, чтобы приобрести очередные путеводные колобки и считающие коробочки, а преспокойно себе шатались по княжескому городу, занимаясь другими делами. Белогур пошел к ним и напрямки спросил: почему так? Смущенно помявшись, купцы нехотя предъявили замену: приблуды со знаком жемчужины. Они не изнашиваются, не ломаются, действуют гораздо точнее, да и смотрятся красивее, а стоят дешевле осколковских и серпентиновых.

И это было не все. Дальше – больше: как ни таились наши местные богачи, а скоро стало известно, что чуть не в каждом зажиточном доме поселилась по меньшей мере одна чиньяньская приблуда. Девки с ума сходили по их запоминающим зеркалам, которые из каждой умели сделать писаную красавицу. Каждый богач оснастил свой терем бдительным глазком, который узнавал своих и предупреждал о вторжении ворога. Говорящие игрушечные воины, которые могли драться между собой и которых можно было наряжать в разные доспехи, стали пределом мечтаний всей ребятни.

Князь рвал и метал, ругая осколковских на чем свет стоит, но что они могли поделать? Они и так трудились как могли. И сколь бы раньше ни шептались об угрозе с востока, никто, как оказалось, и предположить не мог, на что на самом деле способен император чиньяньский.

Все это дало осколковским неиссякаемый источник тем для разговора. На посиделках они собирались кучкой в уголку и могли до утра обсуждать черные дела крайсветного императора, честя его на чем свет стоит и состязаясь в том, кто сумеет выставить Камичиро большим злодеем. Не зная устали, молодцы изощрялись в красочных описаниях ужасов, которые нас всех по его вине ждут.

Мне все это не больно-то нравилось, однако считая, что мое дело сторона, я предпочитала помалкивать. Но однажды (тогда была сильно не в духе: не выспалась, палец порезала, с матерью на ровном месте поругалась – словом, день не задался) мое терпение лопнуло.

- На себя посмотрите, умники, – втыкая иголку в канву так яростно, будто сражалась с невидимым врагом, сказала я.

Воцарилась тишина. Осколковские все как один обернулись и воззрились на меня так, будто у меня рога выросли.

- Работали бы лучше, вместо того, чтоб языками чесать. Глядишь, и ваши приблуды купцы покупали.

- Ты это чего, Малинка? - осторожно спросил Явор.

- А ничего. Стыдоба. От зависти скоро ссохнетесь. Камичиро пашет побольше вашего, вот ему удача и идет. А вы только и умеете, что лясы точить да грязью поливать тех, кто вас умнее. Вот и поделом.

- Белены объелась?! – взвился Снегирек. – За вора, лиходея вступаешься?

- Никакой он не лиходей, – откусывая нитку, объяснила я. - Что же до вора, так в приблудном деле дружбы нету, всяк сам за себя. А то вы друг дружку не подсиживаете и серпентарии ни у кого ничего не крадут – ну да, щас. Коль так хотите преуспеть, а сами ничего придумать не можете, взяли бы да сами чего-нибудь украли. Что вылупились? Слабо? Вы же все равно этот шлем не смогли бы делать, чего жилились? Ни себе, ни людям, собаки на сене.

Стебелек, подвинувшись поближе к Явору, тихонько пихнул его локтем в бок и зашептал, с опаской кивнув на меня:

- Она, сдается, маленько тогось. Может, он чем опоил ее там, а?..

- У нее этот… Изгольский синдром, – с осведомленным видом объявил Оряска, великий знаток чужедольних слов.

- Это ещё что такое?

Оряска принялся объяснять: в Изголье был случай, когда жестокий разбойник похитил красавицу. Покуда жених девицы сумел ее освободить, немало времени прошло, а когда наконец-то он к ней прорвался, выяснилось, что девица мучителя своего полюбила.

- Так и она, – кивнул на меня Оряска. - В людоеда втюрилась.

- Никакой он не людоед, – откладывая шитье и вставая, заявила я. - Девок не жрал, я их своими глазами видела и вам об этом говорила. Что ж до того, кто кому мучитель, это еще как посмотреть. Вы же, храбрецы, меня чудищу в пасть отправили, а сами тут остались в тепле штаны протирать. Смех один: зная, что император душегуб, прямо к нему в логово девку послали. И ведь нигде не зачесалось. Смертельная межа у них, видите ли. Это у меня там каждый день была смертельная межа! И отнюдь не по вине Камичиро! Девки-злодейки, вот кто враг настоящий! Вот кто меня травил и с ножом на меня нападал. А император ни разу, ничегошеньки мне дурного не сделал. Сколько глупостей я творила, сколько врала ему, а он ни разу меня не обидел, с самого первого дня защищал: от беды, от злых людей, от себя самого…

Мой голос затихал по мере того, как до меня доходило то, что я должна была понять давным-давно.

Следующим же утром я засобиралась в дорогу и объявила родителям, что уеду, лишь только сойдет снег.

***

В конце зимы солнышко светит ярко. Пусть снег ещё лежит на полях – но свежий холодный ветер пахнет весной. Стены изб темнеют от влаги, блещет лазурное небушко, со всей дури гомонят птицы, звенит хрустальная капель, и порою так становится хорошо, что силы прибавляются сами собою.

В то утро я, радостно горланя песни, выколачивала веником половички. Ползимы я проходила как в воду опущенная; это на посиделках напускала на себя веселый вид, но на сердце у меня лежал тяжелый камень. Мать, никогда не склонная нас с братом баловать, выбивалась из сил, пытаясь утешить меня пряниками и пирогами, и уж не знала, как меня и порадовать. Лишь после того, как меня озарила догадка, я воспряла. Зато нынче я была бодра и весела и работала, как летала: всего-ничего оставалось дождаться весны, а там и в дорогу. Теперь я путешественница опытная, знаю, что почем, и никто меня не обманет, и никакие разбойники не заберут.

- Явор сороку прислал! – крикнула из сеней мать. – Там в Осколково приехали… из Чиньяня?..

Фьють! Только что я была во дворе – и вот уже лечу по тропке, по залитым солнцем полям, мимо домов и речки Чернички. Никогда в жизни я ещё так не бегала! Пусть солнце и светило во всю мочь, а снег начинал уже таять, но все же стояла холодища – однако я взмокла и раскраснелась и даже полушубок расстегнула, до того стало жарко.

У ворот Осколкова стояли груженые всяким добром, богато изукрашенные подводы, и толпился народ, во весь голос обсуждая охранявших их стражников – худых, узкоглазых, стоявших не шелохнувшись и не меняясь в лице. Я растолкала любопытствующих и миновала часовых, которые сдерживали желающих прорваться внутрь, но меня пропустили.

Все Осколково стояло на ушах. Умельцы повылезали из теремов и собрались толпой вокруг нескольких чиньяньских, которых я тут же узнала по одежде ещё со спин. Они стояли на просторном дворе возле думного терема и беседовали с Белогуром и артельными старшими. Сердце подпрыгнуло: по ниспадавшим на меховой ворот длинным русым волосам и знакомым движениям я узнала Веточку. Один из осколковских переместился, и я мельком увидала сановника из Золотого дворца, который терпеливо выслушивал Журилку, старшого «папоротников», пытавшегося ему что-то втолковать на очень, очень плохом чужедольнем. С места на место перешло ещё несколько человек, а потом… потом…

Перед весной солнышко светит ярко – и теперь, как нарочно, оно лупило мне прямо в лицо. Щуря заслезившиеся глаза, я приложила ладонь ко лбу. Белый, подбитый мехом плащ с пышным воротником… Обернись же, ну… Белая, точно снег, кожа, выбившаяся из-под шапки белая прядь…

Наши глаза встретились, и я уже рванулась к нему, но…

Нет. Его я приветствую, как полагается.

Замирая, на каждом шагу боясь упасть от волнения, я подошла ближе, и осколковские расступились передо мной, давая дорогу.

Встав прямо напротив Айю, я низко поклонилась и сказала:

- Добро пожаловать в Белолесье. Приехали забрать должок, ваше величество?