ПЛАХТА: Юго-Восток

В один из дней влетела изможденная женщина. Знаете, такая несчастная, обиженная жизнью. Сразу — в слезы:

— Вчера умер муж, и вот уже несколько дней дочка (5 лет) рвет безостановочно. У нее диабет. Помогите!

— Несите быстрее сюда.

Сама отогрела капельницу и противорвотную сыворотку. Сижу, жду. Нет и нет. Через несколько часов опять в дверях осунувшаяся мать:

— Не успела. Я к ней, а она уже холодненькая.

Дальше помялась и протягивает пакет:

— Что это?

— Инсулин. Нам уже не пригодится, а кого-то спасет.

Я тогда плакала, как никогда в жизни. Бедная мать из-за плотности обстрелов не могла принести ребенка вовремя. Будь проклята эта война!

5 марта, кто-то сказал, что перемирие, назначены переговоры и не будут стрелять. А у меня сестра с семьёй на посёлке. Говорю сыну: «Побежали, перемирие». Ну мы и двинулись в путь. Посреди балки начинается обстрел, пулемёты лают, земля в разные стороны колтунами, а деваться некуда. Еле доползли. Как сказал сын после: «Бежал я, а мама делала вид». С сестрой увиделись. Они напуганы, заикаются. К нам не захотели, похвастались своим подвалом, запасами воды и еды. Мы вернулись обратно. Это был единственный «тихий» день.

7 марта утро началось с канонады, и пришли соседи с четвертого подъезда. Молодой мужчина умер, то ли инсульт, то ли инфаркт, остались трое деток и жена. Наш сторож и водитель даже смогли похоронить его по-божески. Чуть позже явилась старушка. Три дня ковыляла с Левого берега к брату. Брата нет, дома — тоже. У нее онкология, открылось кровотечение, а у меня ничего, кроме не шибко чистых простыней.

8 марта ни свет ни заря — беспощадный обстрел. Четыре попадания в мой дом. Это нас так поздравили с праздником. Около десяти примчался брат нашей лаборантки. Сказал, что ее и мужа тяжело ранило под подъездом. Мужики принесли Клаву на покрывалах. У бедняжки раны осколочные, довольно глубокие, а у нас ни шовного материала, ни бинтов, кроме рулона марли. Облазили всю больницу, нашли старый кетгут и две шовных затупившихся иглы. Пока искали, куртка пострадавшей напиталась кровью. Я к ней, опять обстрел. Все упали на пол. В общем сгруппировались, нацедили солярки, включили генератор, люди стали вокруг с телефонами и под обстрелом наша Олечка (когда-то работала в родильном) начала шить. Олечка из Донецка, у неё во время пальбы начался тремор, а мы кричали на неё матом, чтобы взяла себя в руки, иначе Клавка помрет. В итоге заштопали реально, как кабана.

Шили в коридоре, перевязочная обстреливалась, да и окна большие. Я смогла зайти в перевязочную и вымыть ее от крови спустя неделю. Позже реанимирующим налили по мензурке спирта. У всех шок, трясущиеся руки, заикание.

Вечером, уже после падений, перевязок, моря крови и слез, мужчины выдали всем женщинам по бутылке мартини и паре-тройке конфет (ограбили винный магазин). Устроили нам маленький праздник. Клаву оставили в коридоре на двух топчанах между двух стен. Она женщина крупная, стащить в подвал затруднительно, да и швы могли разойтись. Я поковыляла к себе, провалилась в сон, а в три часа очнулась: «Вдруг, — думаю, — стекла кровью». Пришла со свечкой, шепчу:

— Клава, жива?

— Жива.

— Фух.

Только присела, зарядили пушки, притом так яростно. Кричу: «На пол!», а у самой колени не гнутся. Как-то опустилась, толкнула диван, Клавдию рывком на себя, какие там швы в жопу. Уложила на бетон, а сама ползу к сыну (он спал в другом коридоре). Стекла рвутся, крошатся, они у нас большие, широкие. Ползу и ору: «Никита, в подвал!» Еле притащилась, а он поднялся во весь рост и стоит, спросонку ничего не понимает. Потолок над нами — раз, и лопнул, мы давай драпать. Клаву мужики на ноги поставили, приволокли. Больше она из подвала не выходила до самой эвакуации. Выжила, сейчас с семьей в Прибалтике.

Я тогда оглохла и два дня практически не видела. Дети помогали читать ампулы. Больше наверху не спала. Мне сделали конуру за лифтовой шахтой, кинули два матраса, сказали, что безопасно.

Ранее имела глупую надежду, что по больницам стрелять не будут. 9 марта узнала о разбомбленном 3-м роддоме и всем раздала 90-й псалом. Нам оставалось уповать на Бога. Молитвы читали женщины: и молодые, и пожилые. Постоянно слышалось: «Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему». Я подбадривала:

— Мы под защитой. Два года назад здание освящали. За все это время никто не умер и не погиб.

Себе намотала на кисть «Живой в помощи», напечатанный на ленте, и была уверена на все сто, что выживу. Сына тоже заставляла, но он физик-математик, в подобное не верит. Позже, когда очутились в безопасном месте, таким отчаянием накрыло. Все думала: «Как ты мог, Боженька, подобное допустить?»

В больничном вестибюле жил парень с ДЦП. Полиция подобрала его посреди улицы, а назад никто забрать не смог из-за обстрелов. Паренек худой, тощий, хорошо за тридцать. Злой ребенок, постоянно требующий внимания. А какое внимание, когда даже попить некогда. С ним возились все, кто мог и у кого хватало терпения. Он же вообще не понимал, что происходит. То йогурт просил купить, то к маме отвезти. Жалели его, бывало, ругались. Он кричал в ответ и даже дрался, когда заставляли спуститься в подвал. Боялся подвала, как черт ладана. Так и просидел все обстрелы в коридоре под столом, накрывшись плащ-палаткой. О нем спокойно говорить не могу, слезы душат. Он мне на 8 марта пачку кофе подарил, даже не знаю, где раздобыл чудо такое. А потом взял и ушел, подчеркнув: «Надоели вы мне и вкусного у вас ничего нет». По дороге каждому встречному рассказывал, что в больнице все умерли…

В тот же день на его место пришел еще один несчастный. Взмыленный, с окровавленными пальцами. Им оказался бывший муж нашей сестры-хозяйки. Семья ушла куда-то, а его оставили дом сторожить. Сидел две недели в балке под минометным огнем и сошел с ума. В прямом смысле. Это мы чуть позже поняли, когда разбил в вестибюле оставшиеся окна, выбросил на снег все бутыли с водой и сломал швабры с вениками. Мужчины его за воду чуть не порешили, а он — сумасшедший, плачет, «дирижирует», стулья сгребает и бросает куда ни попадя. Видимо, кому-то пытался дать сдачи. В вестибюле костер развел, ужас. И жалко, и страшно. Той ночью еще прибежал огромный красивый маламут. Впустили, накормили и выгнали… Пес выл и прыгал на людей. Думаю, последствия контузии.

Долгое время не могла спать в подвале. Во-первых, у нас с сыном матрас один на двоих, а он — великанище, плюс все стонут, дети плачут, а у меня профессиональное, реагирую на каждый звук, даже забыться не могу. В конце концов мне поставили диванчик в коридоре на первом этаже (конечно же между двух стен). Это казалось безопасным, но было зверски холодно, окна вылетели, а отопления и света нет. Да и не спали мы толком, так забудешься от усталости. А тут ещё это чудо с ДЦП, всю ночь под стол прячется, грохот, не поймешь, то ли обстрел, то ли он…

Вечером 9 марта все уже угомонились. Неожиданно увидела, как кто-то фонарем светит по окнам. Внутри все опустилось, спряталась за стену, выглядываю — опять. Дальше — пламя! Зарево и запах гари. Поднялась наверх в стеклянный переход (с него хороший обзор города) и увидела, что Мариуполь горит. Это было так страшно, черные завихрения дыма всё выше и выше. Из-под них льется красное, чисто кровь. Сразу вспомнился фильм «Утомленные солнцем» Михалкова. Там в самом конце Меньшиков лежит в ванной, а в его окно влетает шаровая молния. Вот и у меня появилось такое же ощущение. Сквозь голые деревья на нас шел огромный пунцовый шар. Именно тогда, честно, не вру, поняла, что это всё… Конец. Больше ничего хорошего не будет. Мы ведь жили в полном неведении, без информации. Даже в годы войны работало радио, листовки какие-то раздавали, ну хоть что-то, а у нас исключительно слухи. Вот пришли люди, сказали, что Мангуша больше нет, и этот огромный Саша как заплачет. У него там брат и мать. Позже, когда уехали, выяснилось, что все живы. Понимаете, какое горе, люди вначале прощались с родными, оплакивали их, а когда находили — не могли опомниться от радости.

Сперва думала, самое страшное — минометы, но нет. Нет ничего злее бомб. Даже под землей ощущались забористые взрывные волны. В горле разбухал ком, а в животе — резкая нагонная боль. От миномета мы знали, как спрятаться, а как от бомб?

В ужасе бродила ночью по больнице, сидела на ступеньках, выла, но так, чтобы никто не видел. Мне было нельзя, я всех смешила, поддерживала, успокаивала. Я же, блин, самая сильная. Мужики смеялись, пророчили после войны должность главврача. Ага…

В один из дней мальчишки (19 и 10 лет) принесли в покрывале свою бабушку. У той, по всей вероятности, случился обширный инфаркт. У ребят кроме нее — никого. Сироты. Пытались помочь, но как без света и лекарств? Женщина умерла. Младший стал кричать. Орал так, будто его горло терли на шинковку. Мы стояли и всем подвалом плакали. И мужчины, и женщины, и дети.

Следом за ними явились два парня. Они под пулями носились по району и перевязывали раненых. Влетают к нам:

— Мужчине ногу оторвало.

— Где?

— За углом.

Обстрел, чисто перед судным днем. Несусь с марлей, как с флагом, за мной моя Аллочка, медсестричка. Бежим, бежим, а они дом перепутали. То в один заглянем, то в другой. Когда спустились в подвал, онемели. Напуганные люди, дышать нечем, парень лежит ничком, без сознания. Жгут наложен в восемь утра, сейчас три часа дня. Ему нужна операционная, а не наша марля.

Возвращаясь обратно, пыталась себя убедить, что это не взаправду. Это декорации к фильму «Сталинград». Всюду угли, рытвины, догорающие квартиры. Треск и скрежет перекрытий, пинки в спину ударной волной. Мелко перебирала ногами и кричала: «А-а-а». Поднимаю голову, а в той стороне, где дом сестры — комок черного дыма. Поверите, даже не могла остановиться. Семеню, не спуская глаз с дымящегося факела, и причитаю: «Господи, Господи, Господи». Добежали, отдышались, а тут и моя сестра с семьей. Потерянные, зеленые от ужаса, без вещей, без ничего. У ребенка счесана щека до мяса.

Многоэтажки просто испарялись, а в больницу все приходили и приходили. Пришагала семья: бабушка, дочь, ее муж, сыночек. Напуганные, заикаются. В дом прилетело три снаряда, один застрял, не разорвался. Слава Богу, выбрались из-под завалов. Девушка голодная, у нее диабет, кожа на руках изрезана в бахрому. Люди первое время даже плакать не могли. Просто стояли, как дети, хлопали огромными глазами, и все. Вскоре притащили своих мопсов.

Таскался на перевязку один мужчина (Витя) с раздробленным мизинцем. Сам огромный и волосатый, как алабай. Его мизинец — моих два пальца. Каждый день ходил и приносил детям сникерсы. Палец нужно было ампутировать, а некому. Со временем не выдержал, достал из кармана кусачки: «Откуси!» Я все приготовила, спирт, бинты, и тут обстрел. Перенесли на следующий день. Делала ампутацию старым ржавым скальпелем, единственным на всю больницу. Перевязывала стерильным бинтом 1968 года выпуска, шикарная вещь, скажу вам.

Спасатели МЧС привезли своего бойца. Не смогли больше никуда прорваться. Все перекрыто, пули туда-сюда, взрывы. У бедняги рана — жесть. Осколок прошел по касательной вдоль лёгкого, но его не задел. Не хватало длины ножниц, чтобы тампонировать. Но ничего, наорала, тряпку в зубы дала, Аллочка его держала, а я перевязывала. Вот так…