ПЛАХТА: Юго-Восток

Ещё приковыляла женщина с квартала Азовье с 5-летней рыженькой дочкой. Мама неадекватная, ребёнок рвёт. Ничего, малышку промыли, полегчало. Так они у нас и остались. Девочка с пяти утра песни пела. Лизой звали. Ее все обожали.

Каждый день оказывая помощь раненным, ощущала бессильную злость. Хотелось придушить больничное руководство. Вы же врачи больницы МВД, вы, на минуточку, военнообязанные! Куда вы все спрятались? Куда вывезли полихлорвиниловые трубки, асептические повязки, дренажи? Смешно сказать, на сто больных и поликлинику числилось два главврача, три зама, три заведующих, а мне пришлось на двери больницы написать «Врачей нет». Стыдно за эту надпись и будет стыдно до конца жизни, но что я могла сделать?

Как-то раз пришел парень и назвался Никитой. Большой, статный, заросший. Рассказал, что планировал уходить в рейс, приехал за документами, а тут война. Где-то раздобыл военно-медицинскую сумку, я его снабдила инструментами, и он бегал по всему городу и помогал кому мог. Герой. Так вот, однажды явился и показал фото драмтеатра. Я ему не поверила. Не могла подобное переварить, поэтому быстро выпроводила, чтобы никто больше не узнал, иначе — паника. А паника и рыдания — это страшно, лекарств не хватит.

19 марта Никита появился еще раз и сказал: «Пора отсюда драпать. Если не сейчас, то больше никогда». Мой сын, узнав об отъезде, юркнул в подвал и разрыдался. Не хотел со мной разговаривать. Почему? Не знаю. Наверное, мало уделяла ему внимания. А как тут уделишь? Все время то перевязки, то капельницы, то давление измерить. Ноги болели страшно, до сих пор плохо хожу. До этого люди пробовали выезжать, но возвращались обратно. Некоторые делали по три попытки. Кто-то не смог из-за обстрелов, у кого-то военные отобрали авто.

Накануне привезли мужчину. Лицо залито кровью, глаза голубые, безумные, на голове тряпки. Он ехал по городу, а по нему палил снайпер. Тряпки убрали, а в голове дыра. Кричит, доставайте осколок. Я к ране — хлынула кровь. Нахлобучила на голову гору из салфеток, бинтов, всё примотала и отправила в ближайшую больницу, находившуюся относительно рядом. Не знала, что ее разбили и там никого нет.

Ко мне еще соседка приходила. Бинтую, а она все мечтает, как по окончании войны устроит во дворе шашлыки. Возьмет хорошую свинину, шейную часть, присолит, сдобрит молотым перцем, луком, сверху — столовая ложка растительного масла (мясо нужно запаковать). Так вкусно рассказывала, что, покуда завяжу бантик, исходила слюной. Даже не знаю, жива ли осталась. Её дом напротив больницы, по нему лупили танки, как очумелые. Под конец и вовсе сожгли.

Собралась за десять минут. Ничего не взяла из еды и одежды. По минимуму лекарств и бинтов (опасалась огнестрельных). Остающиеся провожали с осуждением и упреком. Неужели смогу их бросить? Почему-то чувствовала себя виноватой, хотя все находились в равных условиях, но никто не желал взваливать на себя подобную ответственность. Я в эту минуту думала лишь о сыне.

Ехали на машине с пробитыми колесами. От увиденного рисковали сойти с ума. Мы ведь не ходили дальше своих Черемушек, вот и пришлось, знакомились с городом заново. Ощущение массовых галлюцинаций и миражей. Казалось, со зрением произошли дурацкие метаморфозы. Выбравшись за черту города, подростки решили дальше двигаться пешком. По обочине ковыляло большое количество пеших.

К Мангушу добирались четыре часа, хотя в мирное время по хорошей погоде хватало минут пятнадцати. Остановились в доме чьих-то дальних родственников. В нем лет двадцать как никто не жил. Внутри — ледяной холод, ни крошки съестного, зато пробивалась связь, вот и принялись звонить родным и близким. Услышанное добило окончательно. Плакали в голос все семнадцать человек. Дальше помылись холодной водой, в тишине сходили в туалет, и это было счастьем. Катя, впервые раздевшись, рассмотрела свои посеченные бедра. Девушка прожила две недели в подвале и даже не ощущала ран. На следующий день начался массированный обстрел (вроде наши пытались прорваться из окружения) и поселок закрыли полностью. Мы застряли в нем без еды, воды, денег и лекарств на целый месяц.

По приезду мужчины все как один побрились наголо. Только Геннадий Иванович остался с отросшей шевелюрой. Сказал: «Подстригусь, когда сына найду!» Нашел живого в мае. Дети тотчас слегли с температурой, рвотой и расстройством, а лекарств нет. Лечились столовой ложкой водки.

Была среди нас Зинаида Ивановна. Торговый работник. Не женщина — песня. Бойкая, решительная, настоящий командир в юбке. В один из дней отправилась к себе на дачу, а там — русские военные. Ее с треском выставили. Она ночь не спала, обдумывала сложившуюся ситуацию так и эдак, и решила попытать счастья снова. Раз заняли дом, то пусть половинят продукты. Ее отговаривали. Объясняли, что затея плохая, убьют, а она: «Поеду и точка». Короче говоря, прибыла, нашла начальника и объяснила политику партии. Рассказала, что под одной крышей семнадцать взрослых и пятеро детей. Все голодные, холодные, делитесь. И что вы думаете? Привезла ящик пряников, полмешка овсянки и макарон, хлеба, тушенки, картошки и молока сгущенного. Еще кастрюлю меда и половину свиной головы!!! Жить стало веселее, и я, как диетсестра, стала к мартену. Вооружилась поварешкой и ножом.

Уже в Мангуше встретила знакомую. Обнялись, расплакались, поделились каждая своим горем. На прощание она уточнила: «Что тебе привезти?» Ответила честно: «Трусы». У меня одни были, но я их подарила.

Через два дня привезла передачку: лифчик, трусики, два полотенечка и мыло «Зеленое яблоко». Тут меня и накрыло… У нас даже мыла не было. Носила его в кармане, постоянно доставала и нюхала.

У моего покойного брата осталась дочь. Хрупкая, большеглазая дюймовочка. Когда выехала из Мариуполя, потеряла с ней связь. Нашлись в Мангуше, все собирались встретиться, но сперва я плохо себя чувствовала, затем пропала связь. Не знаю, какое было число, но помню точно, что воскресенье, а в понедельник они должны были срочно выезжать, потому что муж — бывший снайпер в ВСУ, а вводили фильтрацию. В то утро погода испортилась напрочь. Небо черное, какое-то квадратное, а из него — остро заточенный снег. Из последних сил собралась и поползла в церковь. Служба уже закончилась, бабулечка мне подала хлеб, я расплакалась, стала перед иконами. В кармане две гривны, больше нет, а в душе две просьбы. Просила за людей, оставшихся в подвале, и за свою племянницу. Ко мне подошла женщина, с виду обычная прихожанка, сунула в карман двадцать гривен, вывела на дорогу и сказала: «Идите в ту сторону». Я и пошла, а навстречу моя худющая, посиневшая от холода Машка. Как увидела, сдавила в объятиях, плачу, а она: «Представляешь, лежу на диване, а меня кто-то в спину толкает».

В Мангуше люди напоминали узников Освенцима, все руки в номерах. Записывали номер очереди за хлебом, номер фильтрации (мой — 693), номер в аптеку, в банк и за пайком. Однажды в центре встретила старую знакомую. Она мне подарила несколько десятков яиц, банку огурцов и помидоров. Я пришла гордая с такой добычей. Яйца мы оставили для детей. Они, ослабленные, больше лежали, чем бегали и ходили.

В один из дней обнаружили на чердаке старые диски и включили фильм «Турецкий гамбит». Когда-то лента нравилась, а сейчас вызвала отвращение, прямо до рвоты. Не могла смотреть на бравых русских, хотя сама русский человек, родом из Советского Союза. Одного не могла понять, как так? Как они могли таким образом поступить с нами?

Сейчас мы в Германии. Внутри звенящая пустота и тишина, о которой еще несколько месяцев назад страстно молилась. В Мариуполе была на расхват, присесть не получалось, а здесь в Германии, на родине Бетховена и Канта, не могу найти ни себя, ни свои потерянные смыслы.