Жалкая

3. НИКОЛАС

Мой желудок завязан в узлы. Такие, от которых тревога закручивается в голове, а желчь поднимается по задней стенке горла.

Меня мало что беспокоит и ещё меньше что тревожит, но каждый раз, когда я смотрю на свою сестру, Роуз, эти чувства бродят там, на заднем плане и мучают мою совесть, как птица, клюющая дерево. Знание того, что я вижу её в последний раз и вернусь неизвестно через сколько времени, усиливает это ощущение.

Это не первый раз, когда я буду работать под прикрытием, но это первый раз с тех пор, как мы остались только вдвоем. С тех пор, как я выследил её на задворках Чикаго и наконец-то, блядь, наконец-то, привел её задницу в порядок и поселил в своей квартире.

— Голоден? — спрашивает она, поднимая на меня бровь и кладя руку на бедро.

— Можно.

Я пожимаю плечами, постукивая пальцами по круглому деревянному обеденному столу, наблюдая, как она мечется по крошечной кухне. Она возится, насыпая макароны из коробки в кастрюлю и проводя обкусанными ногтями по своим темно-рыжим волосам.

— Когда ты в последний раз встречалась со своим спонсором?

Ее тело вздрагивает, и она упирается руками в край белой плиты, опуская голову с тяжелым вздохом.

— Не начинай, Ник.

— Я ничего не начинаю. Я просто спрашиваю.

— Ну так перестань спрашивать, — огрызается она.

У меня щемит в груди, и я хмуро смотрю на неё, переводя взгляд с веснушек на её лице на выступающие кости бедер, хотя они уже не так заметны, как раньше, затем на шрамы и потускневшие следы, разбросанные между пальцами и вверх по рукам.

Она берет деревянную ложку из ящика справа от себя, и другие предметы посуды звенят, когда она резко закрывает его.

— Я чувствую, как ты исследуешь меня. Прекрати это.

Уголок моего рта приподнимается, и я потираю челюсть, щетина царапается о подушечки пальцев.

— Послушай, малышка…

— Я на три года старше тебя.

Я ухмыляюсь.

— Семантика.

Она смеется, качает головой, поворачиваясь к плите и помешивая макароны.

Мой желудок сжимается, мозг пытается вытолкнуть слова изо рта, когда я не хочу их произносить. Меня мало что волнует, кроме работы, но если я за что-то и переживаю, так это то, что находится здесь, в этой комнате, и то, что я оставляю её одну на неопределенное время, вызывает тошноту в моем желудке.

— Мне нужно будет уехать на некоторое время.

Её плечи опускаются.

— Для чего?

Я провожу языком по передней части зубов.

Она колеблется.

— По работе?

Я киваю.

Она кивает головой, пальцы подносятся ко рту, где она обгладывает их кончики.

Тяжело выдохнув, я встаю, деревянные ножки стула царапаются об уродливый паркетный пол, и я направляюсь к ней.

— Это отвратительная привычка.

Она смотрит на меня, её губы дергаются в призрачной улыбке.

— Да, ну… бывало и хуже.

Нахмурившись, я легонько отталкиваю её руку от рта.

Она тихонько хихикает и возвращается обратно, чтобы продолжать помешивать пасту.

— Полегче, Ник. Если мы не можем шутить о прошлом, мы никогда не сможем двигаться дальше. Кроме того, юмор помогает мне.

— Юмор должен быть смешным.

— Не моя проблема, что у тебя плохой вкус.

Я двигаюсь быстро, хватаю её и притягиваю к себе, обхватываю её шею своей рукой и потирая кулаком её макушку.

Она вскрикивает, поднимает деревянную ложку, чтобы ударить меня по руке.

— Отпусти меня, придурок!

Веселье согревает мою грудь и распространяется по моим конечностям, когда я отпускаю её, улыбаясь, когда она ругается и поправляет волосы. Глядя на меня, она идет к маленькой кладовке у левой стены и поднимается на цыпочки, чтобы взять банку, а затем возвращается к кастрюле.

Лёгкая атмосфера кружится и извивается с каждой секундой молчания, пока не начинает давить мне на грудь.

— Ты сможешь ещё зайти? — спрашивает она.

Что-то застревает у меня в горле, и я сглатываю ком.

— Я не знаю.

Она кивает головой и возвращается к плите, помешивая томатный соус. Я молчу, не зная, что ещё сказать, и надеясь, что с ней все будет в порядке, пока меня нет.

***

— Я хочу адвоката.

Голос Зика О'Коннора хриплый и низкий, он выплевывает слова через металлический стол в маленькой комнате для допросов.

— Конечно, — я ухмыляюсь, откинувшись в кресле назад, пока две передние ножки не оторвутся от земли. — Но мы просто пара парней, которые разговаривают, не так ли?

Его золотистые глаза сужаются.

— Если только… — я вздыхаю, провожу рукой по волосам, чувствуя, как легкие волны возвращаются на место. — Нет, не важно.

Его челюсть сжимается.

— Боже, не начинай это дерьмо, Вудсворт, — стонет Сет рядом со мной. — Ты знаешь, что я не выношу, когда ты говоришь — не важно—, как женщина.

Я показываю пальцем в сторону Сета.

— Ты сексистский ублюдок. А я просто пытаюсь не напугать парня.

Я небрежно бросаю руку в сторону Зика, отмечая, как он слегка подается вперед в своем кресле, как будто слушает наш разговор, не желая признавать этого.

Нога Зика дрыгается так быстро, что сотрясается основание стола.

— Я не хочу быть гребаной крысой, чувак.

— Ну… — выдыхаю я, хватая свою кожаную куртку со спинки стула, когда встаю. — Либо мы, либо тюрьма.

— Ага, — ворчит он, проводя рукой по ярко-рыжему пучку на голове.

— Ты всегда можешь рискнуть, — вклинивается Сет. — Уверен, что у твоего отца есть связи, верно?

Глаза Зика темнеют, его пальцы постукивают, постукивают, постукивают по столешнице.

— О, — Сет шлепает себя по голове. — Точно, я забыл. Виноват, чувак.

— Что забыл? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Сет поджимает губы и смотрит на Зика, а затем переводит взгляд на меня.

— Его отец умер в тюрьме.

Я киваю, поднимая руку, чтобы потереть подбородок.

— Точно, — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Зика. — Что там было? Сорок семь ножевых ранений, и его нашли повешенным в душевой?

Его подбородок вздрагивает, а большие руки скручиваются в кулаки.

Я присвистываю, натягивая куртку на руки.

— Надеюсь, они не злопамятные.

— Ладно, — выплёвывает он. — Я в… я… но ты должен понять. Если об этом станет известно, если всё пойдёт не по плану? Они убьют меня.

— Тогда не облажайся, — я упираюсь костяшками пальцев в столешницу и встречаю золотой взгляд Зика. — А теперь расскажи мне о Дороти Уэстерли.