Жалкая

5. НИКОЛАС

Я никогда не проводил так много времени, разглядывая блестящие камни.

Последний месяц я провел в изоляции, отдаляясь от «Ника Вудсворта» и становясь «Брейденом Уолшем, выдающимся вором», в то же время изучая тонкости и особенности редких драгоценностей. Я прятался в своей новой квартире в центре Кинлэнда, любезно предоставленной УБН(управление по борьбе с наркотиками). Единственными людьми, с которыми я общался, были — Кэп, Сет и Десмонд Диллам, лучший ювелир в трех штатах. Я жил и дышал огранкой, чистотой, цветами и всем, что между ними, пока мои глаза не начинали наливаться кровью и мне не начинал сниться блеск от камней.

Когда я не учусь этому, я тону во всем, что могу узнать о Фаррелле Уэстерли и его влиянии, хотя узнать я могу не так уж много. Хотя Фаррелл явно управляет улицами Кинлэнда, сам город держится в секрете, а внутренняя работа их компании запрятана лучше, чем Форт Нокс(военная база США). Все, на что мне приходится опираться, — это пиксельные фотографии с камер наблюдения, которые ничего не доказывают, и — догадки—.

Добавьте к этому тот факт, что Фаррелл, по-видимому, является современным Робин Гудом, который делится своим богатством с обществом, и это делает получение информации похожим на вырывание зуба без новокаина.

У него две живые дочери, но очевидно, что старшая, Дороти, любит жить в центре внимания. В моих файлах есть десятки фотографий: прогулки по городу, бранчи с друзьями, сидение в гольф-каре с её отцом, когда они играют в гольф с его «деловыми партнерами».

Другая его дочь, Эвелин, кажется ведет более затворнический образ жизни. Есть несколько фотографий, но всегда сделанных издалека. Я знаю, что она невероятно умна, окончила школу в возрасте шестнадцати лет, но самая четкая фотография, которая есть в нашем архиве, старая. Светло-каштановые волосы, темно-карие глаза и лицо, не утратившее округлости, которая приходит с юностью. Все более новые фотографии только с камер видеонаблюдения.

Я напрягаю пальцы, пока Сет болтает мне на ухо. Он мой связной — тот, с кем мне поручено встречаться каждую неделю. Кроме этого, у меня не будет никакого внешнего взаимодействия с моей реальной жизнью.

— Жаль, что мы не сходили куда-нибудь в последний раз, — вздыхает Сет.

— Мы уже ходили, — отвечаю я, закрывая старую и потрепанную книгу в своей руке.

Это книга стихов; единственное, что у меня осталось от моей матери, и хотя в наши дни я не могу даже думать о ней, по какой-то причине, даже когда я притворяюсь кем-то другим, я держусь за неё. Может быть, потому что это напоминает мне о том, почему я делаю то, что делаю. Некоторые из единственных трезвых моментов у нас были, когда она ложилась в мою кровать и читала эти стихи, пока я не засыпал.

— Это вряд ли считается, брат. Ты даже не провел его со мной, придурок. Исчез, чтобы побаловать свой член. Какой друг так поступает?

В голове проносятся воспоминания о вздорной блондинке и о том, как она зажгла моё тело одним только взглядом. Мой член дергается, и я качаю головой, усмехаясь, глядя на дорогой кофейный столик каштанового цвета в моей временной гостиной.

Я должен был узнать её номер. Или её имя.

— Уже соскучился, приятель? — спрашиваю я, пытаясь очистить свой мозг от вещей, которые не имеют значения.

Он усмехается.

— Я тебя умоляю. Знаешь, насколько легче заполучить женщину, когда мне не приходится соревноваться с твоей улыбкой?

— Это не очень вежливо.

Я встаю и подхожу к стене окон, ведущих на терассу с видом на центр города. Это красивый город, примерно в два раза меньше Чикаго, но гораздо более величественный. Силуэты небоскребов целуются со звездами, тысячи окон с зеленым отливом сверкают даже при луне.

И, возможно, если бы я был сентиментальным человеком, я бы смог найти в этом красоту. Вместо этого я просто чувствую пустоту.

— Эй, — прерываю я, когда Сет продолжает бредить. — Ты присмотришь за Роуз вместо меня, да? Пока меня не будет?

На несколько секунд в трубке наступает тишина.

— Конечно. Я заезжаю к ней каждые пару дней. Я сохраню её в безопасности.

Кивнув, я прикусил внутреннюю сторону щеки.

— Хорошо, — узлы в моем животе затягиваются. — Что ж, значит, остается только одно.

— Что же? — спрашивает Сет.

— Скажи мне, что ты скучаешь по моей улыбке.

Он стонет.

— Отъебись, Ник.

— Не надо, — отвечаю я, имя звенит у меня в ушах. — Не называй меня так. Я не хочу чего-то напутать.

Он колеблется, тишина гудит у меня в ушах.

— Ты готов к этому, парень?

Прижав костяшки пальцев к стеклу, я смотрю на город, который в ближайшем будущем станет моим новым домом.

— Да. Я готов. Давай разберемся с этими ублюдками.

Два вечера спустя я сижу в кабинке в «Винки»(отсылка к Стране Винки — западному региону страны Оз), баре, принадлежащем Уэстерли, на восточной стороне Кинлэнда. Я никогда не был поклонником виски, но это то, что я пью, наблюдая за происходящим. Это хорошее место, если говорить о кабаках, достаточно оживленное, чтобы считаться легальным, но не в достаточно богатой части города, чтобы привлекать слишком много внимания.

Говорят, Фаррелл открыл его, чтобы помочь сообществу процветать, но более вероятно, что он использует его как легкий способ отмывания денег в защищенной зоне, не тронутой ни федералами, ни, что более важно, итальянцами.

Кантанелли — синдикат в Чикаго, и последние десять лет они пытаются впиться когтями в территорию Кинлэнда.

Сейчас, в три часа дня в среду, «Винки» в основном пустой, с телевизорами по углам, на которых показывают статистику предстоящего футбольного сезона, и лесно-зелеными виниловыми обивками, за которыми сидят немногочисленные любители крепких напитков или люди, пользующиеся ранним часом скидок.

Я сижу спиной к стене за одним из столиков, расположенных в дальнем правом углу, и, хотя я не показываю этого на лице, мои внутренности напряжены, беспокойство вызывает всплески страха в моём животе.

Эти первые несколько мгновений работы под прикрытием всегда самые нервные. Ты либо настраиваешься на успех, либо терпишь неудачу, не успев даже упасть.

Но я никогда не падал духом под давлением; я процветаю.

Не все предназначены для этой работы. Не все это понимают. Некоторые люди слишком укоренены в своей морали, в своем эго, чтобы делать то, что требуется, чтобы сыграть роль. Вы должны жить и дышать этой работой. Стать ею. В противном случае вы окажетесь в бетонных ботинках с пулей в голове.

Или выдернутым посередине расследования и признанным негодным.

Моя челюсть сжимается, когда я вспоминаю своё последнее дело и то, чем оно закончилось. Как меня вырвали с улицы и заставили смотреть, как дело замяли.

Маленький колокольчик звенит от входной двери, и я стучу пальцами по ободку своего стакана, наблюдая, как Зик О'Коннор и Дороти Уэстерли входят внутрь и направляются прямо ко мне.

Мой желудок скручивается.

Время шоу.

Зик — крупный мужчина с широкими плечами и длинными русыми волосами, которые спадают ему на грудь, и будь я кем-то другим, я бы, наверное, испугался. Он выглядит как смесь грубости и веселья, как будто он ударит вас по голове своим бокалом для пива, прежде чем помочь вам подняться и угостить ещё одной порцией.

— Брейден, — говорит он, когда они подходят к столу.

Он не подает руку, поэтому я тоже этого не делаю, предпочитая сесть поудобнее и поднести стакан с виски ко рту, окидывая взглядом его огромную фигуру, прежде чем перевести глаза на его спутницу.

Дочь Фаррелла.

Мой взгляд задерживается на ней слишком долго, чтобы это можно было считать уместным.

Она привлекательная женщина, и в любой другой ситуации она была бы в моем вкусе.

Но она — работа. Способ добывать информацию и передавать её в лагерь.

— Ты тот парень, с которым мы встречаемся?

Она облизнула свои ярко-красные губы.

— Верно, — говорю я, ставя стакан на место, а затем поднимаю руку, чтобы потереть челюсть. — Проблемы с этим?

Она наклоняет голову, отчего ее темно-коричневый хвост отклоняется в сторону и падает на плечо.

— Ты просто… не такой, как я ожидала.

Моя ухмылка растет, и я наклоняюсь, пока край стола не упирается мне в грудину.

— Я редко бываю тем, кого люди ожидают.

Зик усмехается, указывая на меня толстым пальцем.

— Не подкатывайся, блять, к ней.

— Почему, у тебя есть парень? — я подмигиваю, и её щеки становятся ещё более яркого пунцового цвета.

— Может быть, — отвечает она, улыбаясь, когда садится напротив меня. Она протягивает руку, постукивая своими красными ногтями по столу.

Мой взгляд падает на маленький трилистник, вытатуированный на внутренней стороне её запястья, скрытый под тонкими браслетами из розового золота.

Зик сидит рядом с ней, закинув ногу на противоположном колене, наблюдая за мной. Я не отрываю взгляда от Дороти, но чувствую его пристальный взгляд, и беспокойство пробегает по моим бокам, заставляя задуматься, может, он все-таки не на нашей стороне? Что, если это подстава.

Было глупо позволять ему увидеть моё лицо ранее.

— Итак, мы будем здесь что-то делать? — наконец говорю я. — Или ты позвонил мне только для того, чтобы потратить мое время?

Зик усмехается, проводя ладонью по своей бороде.

— Для тебя должно быть честью, что мы вообще хотим с тобой поговорить. Скип не встречается с кем попало.

Шкип — это сокращение от Шкиппера, так они называют Фаррелла.

Я поворачиваю голову влево, затем вправо, затем снова смотрю на него и пожимаю плечами.

— И все же его здесь нет, не так ли?

Золотые глаза Зика темнеют, и он подается вперед на своем сиденье, упираясь кулаком в стол.

— Ты думаешь, это игра, Брейден? Я поручился за тебя в качестве одолжения. Ты хочешь участвовать? Хочешь кусочек? Это твой шанс, больше я тебе его не дам. Так что перестань быть гребаным умником и прояви немного уважения.

Облизнув губы, я беру свой стакан и опрокидываю в себя последний глоток виски, позволяя нрапитку обжечь мое горло и согреть грудь. Когда я ставлю стакан на стол, я провожу пальцем по ободку и киваю.

— У нас длинная история, Зик, и я ценю, что ты протянул мне руку помощи. Правда, — я понижаю голос. — Но ты не думай, что можешь говорить со мной, как с одной из своих сучек. Вы, ребята, не хотите иметь со мной дела? Ничего страшного. В море полно другой рыбы. Более крупной рыбы. Тех, что родом с Сицилии и знают, что такое возможность, когда видят её.

Зик откинулся на сиденье, его брови подпрыгнули к линии волос.

— Сечёшь, о чём я? — заканчиваю я.

Он молчит, глядя на меня исподлобья, а я жду, мои внутренности трепещут от прилива крови к венам.

Наконец, на его лице появляется ухмылка.

— Да, ты, паршивый ублюдок. Секу.

Удовлетворение разливается по моим внутренностям. Он хорошо сыграл свою роль.

Дороти прочищает горло.

— Вот, — она расстегивает ожерелье и кладет его на стол передо мной. — Расскажи мне об этом.

Я смотрю вниз на большой зеленый изумруд. Мои нервы напряжены, мышцы подергиваются; все идет именно так, как я хочу. Но я стараюсь сохранить обыденное и ровное выражение лица.