Беззаконие отцов наших

— Не особо весело, — Филип мотнул головой на руины.

— Могло быть куда грустнее, — ответил Моисей. — Сколько-то полностью рабочих машин мы потеряли, но если разберем завалы аккуратно, почти все сможем запустить по новой, точно говорю.

— Пойду гляну, может, есть свободная горелка. — Алия-Адалия зашагала прочь.

Судя по нашивке на спине комбинезона, она работала в техобслуживании. Человек Хандро. Филип посмотрел на мертвое чудище и людей вокруг него. Людей, чьей работой было говорить, говорить и говорить.

— Пойду тоже гляну, — сказал Кофи.

— Давай, — сказал Филип. — Что тебе еще делать-то.

Вполне естественно. Ученые и администрация должны заниматься наукой и администрированием. Механики и рабочие — работать с механикой. Филип нашел кусок трубы и почесал им меж лопаток. В далекой вышине между ними и оливковым солнцем кто-то очень большой расправил широкие изогнутые крылья, и их тень на секунду закрыла свет.

— Метатель достал-таки сволочь. — Моисей плюнул под ноги.

Филип оглядел мертвое чудище. Вскрытие обнажило ярко-розовые кости и бледную плоть. Тело казалось чуть меньше, чем тогда, во тьме. На плоской морде так и застыла улыбка, зверь словно смеялся над шуткой, которую не дано понять убившим его приматам.

— Только не сразу.

— Сначала дал осечку, — сказал Моисей. — С этим я первым делом и разобрался, прежде чем сюда прийти. Им пришлось заземлить конденсатор и заряжать его по новой от батарей. Построили тоже — и мудрено, и тупо одновременно. — Он плюнул опять.

— Поэтому мы с незапамятных времен и пользуемся старым добрым оружием на взрывных газах, — сказал Филип. — Оно вроде акулы. Нашлась идеальная конструкция, чтобы, если надо, вышибить дерьмо из любого койо, так чего менять?

— Ага, а еще корабли у нас когда-то были.

Корабли и патроны — реликты прошлого.

— Один койо из химиков говорит, из местного гуано можно добывать селитру. Похоже, стоит попробовать.

— Первым делом, — включил Моисей тон начальника.

От стайки администраторов и ученых отделилась женщина. Меньше Филипа, со светло-коричневой кожей и целой гривой местами каштановых, местами седых мелких кудрей. Она вела собеседование, когда они с Моисеем приехали из Альфы. Фамилия ее представляла из себя какой-то беспорядочный набор русских букв, и звучала, будто с лестницы кубарем катится щенок, посему все звали ее Нами Ве.

— Моисей. Филип. — Она кивнула по очереди каждому. У нее был дар — она умела создать впечатление, что вы с ней друзья, так что само собой, всех знала по именам. — Завтра после ужина созываем общегородской сбор.

— Правда? — спросил Филип.

— Хотим обсудить все, что мы на данный момент знаем о… — Она оглянулась на мертвое чудовище. — О них. И продумать, что делать дальше. Важно, чтобы все пришли.

— Мы-то здесь каким боком, — покачал головой Моисей. — Мы с Филипито. Мы же подрядчики, здесь не на постоянку.

Филип не понял, то ли Моисей ее подкалывает, то ли и правда так о себе мыслит. О них обоих. Видать, и сам не на сто процентов понимает. Нами Ве улыбнулась искренне, по-настоящему.

— Касается всех, так что хотелось бы, чтобы все были каким-то боком.

— Ладно, — пожал плечами Моисей. — Мы постараемся. На танцы, по крайней мере, не собирались.

Нами Ве рассмеялась, будто он и правда сказал что-то смешное, потрепала его по плечу и пошла к еще одной команде из эксплуатации, ставящей на место свороченный чудовищем водяной очиститель. Когда она уже не могла их слышать, Моисей хмыкнул:

— Ну вот, теперь она созывает «общегородской сбор». Как думаешь, мы можем так же? Пойдем к ученым, скажем их начальству, чтобы пришли, мол, дело есть. Мы все можем задачи накидывать, или только они?

Кофи улыбнулся, но глаза выдавали злость.

— Как обычно, ага? Нет у внутряков таких проблем, чтобы их было не решить на каком-нибудь, сука, собрании.

— Не пойдем, — сказал Моисей, потом посмотрел Филипу прямо в лицо. — Правило такое. Если внеочередное собрание не одобрено профсоюзом, мы туда не идем. Дашь этим козлам миллиметр, заберут милю.

— Профсоюзом? Угораешь?

Филип тут же пожалел, что спросил. Моисей потемнел, выпятил подбородок.

— Слушай сюда. Ты и я, вот тебе профсоюз. Вот так. Все это говно вокруг, оно ничего не меняет, пока мы ему не даем. А мы ни хера не дадим менять. Никогда. Понял?

Кофи смущенно отвел глаза. Моисей вроде не сошел с ума, но вот он, орет о каких-то правилах профсоюза, как будто они хоть что-то тут значат. Как будто все, что было раньше, хоть что-то значит теперь. Спусти Моисей штаны и начни выплясывать с голым задом, отношения к окружающей реальности это имело бы не больше.

Горе делает людей странными.

Рядом с трупом Люард что-то оживленно втолковывал полудюжине ученых. Нами Ве уже успела обойти половину площади, устраивая что она там устраивала. Моисей молча буравил Филипа взглядом с той злостью, которая легко перерастает в драку, если ей позволить. Моисей был на десять лет моложе, и перед собой он видел лишь старого техника, астера с белыми прядями в бороде и шевелюре. Опасным Филипа он не считал, а тот уйму сил положил, чтобы так и оставалось.

— Все, я тебя понял, — сказал Филип осторожно. — Может, стоит отсюда что-то себе прибрать?

Моисей задрал бороду еще чуть-чуть. Филип представил, как труба в его руках влетает тому в лицо. Вот он удивится, когда повалится наземь. Но лучше будет все же опустить взгляд и изобразить покорный вид. Моисею, похоже, этого хватило.

— Где эта Адия шляется? — пробормотал Моисей и побрел прочь с явным намерением сорвать на ней зло.

Филип выронил трубу и пошагал к развалинам мастерской. Кофи увязался следом. Немного помолчал, потом начал:

— Моисей, он…

— Да, — согласился Филип. — Многих тряхнуло. Странные времена, ке?

— Странные. — И через миг: — Ты правда пропустишь сбор из-за этой профсоюзной ерунды?

— Нет.

Сорок лет могут оказаться долгим сроком. А могут мигом пролететь. Но обычно столь немалый кусок жизни проходит и так, и этак разом. Филип заработал себе имя еще будучи ребенком. И чем старше становился, чем дальше уходило детство, тем более и более чужим это имя казалось. Пятнадцать — в этом возрасте большинство берется за свой первый контракт. Филип же руководил террористическими операциями, где гибли близкие, небезразличные ему люди. Видел, как мать выходит из шлюза без скафандра. Помогал отцу творить геноцид. Филип Инарос — так его звали в те времена.

Впав в немилость, он назвал себя Нагата. Он помнил, какой сияющей добродетелью казались все его грехи тогда, в детстве, но само чувство вернуть никак не выходило. Потом погиб отец, возродился основанный на законе и торговле строй, и Филип стал всего лишь очередным лицом среди миллиардов таких же. Никто не знал, что он ушел перед последней битвой. Свидетельства его дезертирства канули вместе со Свободным Флотом. Он умер, и теперь мог спокойно продолжать жить. По крайней мере, в теории. На практике все было немного сложнее.

Он злился, и много лет не понимал, на что. Даже сказанные вслух, слова «мой отец был жуткий человек, а я помогал ему творить жуткие вещи» не вмещали всей тяжести своего смысла. Первую стажировку Филип провалил, потому что его слишком часто скручивали панические атаки. Имя «Филип Нагата» давало неважную защиту. Присмотрись повнимательнее, увидишь нарисованное прошлое. Так что Филип брал новые имена и рисовал прошлое по новой. Оскар Даксан. Тир Сент. Энджел Морелла. Правда, всегда почему-то возвращался к Филипу Нагате. Реальное прошлое походило на неизлечимую рану. Отравляло как яд.

Все остальные проживали свои жизни, следуя от одной вехи к другой. Он же постоянно бегал от правосудия, которое, вполне вероятно, и гонялось-то за ним только в его собственной голове. К тридцати одному его уже полтора года звали Тир Сент, он представлял неформальную часть коллективного брака на колонистском корабле Транспортного Союза и стоял в очереди на место механика, ожидая, когда выйдет на пенсию та, что занимала его сейчас. Почему, он так и не смог постичь, но однажды утром он проснулся и почувствовал, как под ним разверзается бездна страха. Он убил миллиарды. Видел, как гибнут друзья. Его найдут и придут, кем бы там ни были эти ищущие. В первом же порту он стер свою личность и исчез, снова начав все с нуля. И больше никогда ничего за собой не оставлял.

Он брал работу, которую никто не хотел. С низкой оплатой, высоким риском, долгим контрактом. Нанимался на корабли, где никто не распространялся о прошлом. Избегал любых разговоров о Марко Инаросе, Свободном Флоте или бомбардировках Земли. А если вдруг что-то шло хорошо, если появлялась даже неясная угроза обрести то, что можно, что хотелось сохранить, убегал.

Как-то он попытался осилить книгу об опыте детей-солдат и их травматических переживаниях во взрослой жизни. Не одолев и половины, впал в столь глубокую панику, что корабельный врач выписал ему противосудорожные. Больше не пытался.

Сорок лет такой жизни пролетают быстро. Ощущаются зато, как тысяча.

«Рифмоплет» стал последним в долгой череде других. Филип Нагата никогда не пропадал на столько, чтобы потерять место в профсоюзе, но в его трудовом стаже зияли продолжительные необъяснимые провалы. Подобных рабочих записей существовали миллионы. Душевные болезни. Зависимости. Религиозная или любовная одержимость. Создание и разрушение семей. Тысячи причин образовывали такие же источенные дырами карьеры, как у Филипа. И людям вроде него всегда находилось место на кораблях вроде «Рифмоплета». Полное название звучало как «Томас-Рифмоплет», он принадлежал торговой организации из Бара-Гаон, обслуживающей новые и развивающиеся колонии. Первые несколько лет Филип занимал место на корабле исключительно как член команды, пока они возили через полдесятка врат рабочие группы, высаживали или брали на борт людей и оборудование, чтобы отвезти на другие корабли в других системах. Когда на сцену выступила Лакония, «Рифмоплет» и все его близнецы в одночасье вместо Транспортного Союза начали работать на Ассоциацию Миров. Кто бы ни стоял у власти, им всегда требовался кто-то на самую дерьмовую работу, какой и занимался «Рифмоплет».

Филип был тогда счастлив, или как минимум не несчастен. Он так и остался бы на своем месте, если бы не две причины. Во-первых, старпом непонятно почему Филипа невзлюбил. Во-вторых, через три недели после того, как они прошли врата Ханны, у младшего механика из команды Моисея случился сердечный приступ. Компания искала замену, а взяв ее из команды «Рифмоплета», могла сэкономить кучу денег и времени на трансфере. Филипу требовалось отсидеться где-то за пределами корабля пока старпом не угомонится или хоть не направит свою паранойю на другую цель, а гравитация маленькой планеты позволяла Филипу пожить здесь, не рискуя заработать сосудистую недостаточность.

Выбор, казалось, устраивал каждого, а больше всех — Филипа.

Они с Моисеем и Диесисьет привезли в Альфу солнечные панели и несколько месяцев их устанавливали, налаживали и помогали местным разбираться с неисправностями. Диесисьет осталась в Альфе искать утечки энергии, а Филип с Моисеем полетели на челноке службы снабжения в Бету, чтобы начать там ту же канитель по новой. Филип до сих пор, закрывая глаза, видел, как челнок оставляет их здесь, а сам улетает обратно, в Альфу, в какую-никакую, но столицу. Странное умиротворение снисходило на Филипа от бытия на грани цивилизации. А то и за гранью.