Беззаконие отцов наших

— Жаль, не довелось встретиться.

— Это ты сейчас говоришь, — рассмеялась Нами. — Но когда о тебе так переживают, что постоянно изо всех сил спасают от тебя самого, это охренеть как выматывает.

— Ну знаешь, если уж выбирать…

— Слушай, — перебила Нами. — Я не хочу слушать, как и чем отец усложнял тебе жизнь, и рассказывать, как и что жизнь под крылом Святой Анны разломала во мне — тоже. Нам с тобой не в чем соревноваться. Что тут скажешь. Только одно — родители, сами того не желая, взваливают на нас тяжелое бремя, а нам таскать его на горбу до конца жизни, и ничего тут не попишешь. Но и тебе, и мне приходится выбирать, как именно это бремя нести.

Она через стол дотянулась до руки Филипа. Ладонь была теплая и сухая. Нами улыбнулась и грустно, и ободряюще одновременно. Филипу захотелось на нее заорать.

— Это все хорошо и прекрасно, но проблема с Хандро сама собой никуда не денется.

Филип отдернул руку, чтобы разбить этот интимный междусобойчик, и понял, что почти с радостью видит, как с лица Нами исчезает улыбка.

— Знаю, — ответила она.

Филип вскочил с табуретки и рванул за дверь, по ходу врезавшись в косяк. Вышел на городскую улицу. Что-то изменилось. То ли люди и впрямь увидели младшего электротехника в новом свете, то ли ему просто так казалось. Грудь сдавило, словно он с полупустыми кислородными баллонами ушел от корабля слишком далеко. Филип понял, что топчет землю слишком сильно, и от этого слегка подпрыгивает.

Моисей, скрестив руки на груди, поджидал у пищевых цилиндров. Ветер гнал с запада облака, воздух пах дождем. Джексон и Камерон где-то болтались, но их инструменты лежали на месте, словно это Моисей попросил всех немного прогуляться. Филип прислонился спиной к стальному корпусу и сунул руки в карманы.

— Какого хера ты творишь, Нагата? — Моисей говорил тихо, но голос его звенел. От злости, или, может, страха. — Чего ты суешься в их разборки? Нас втянуть собираешься?

— Нам тут жить. Может, недолго, а может, придется и задержаться. Их разборки не только их касаются.

— Чушь собачья.

— Нет, не чушь. — Моисей отступил на шаг, будто Филип этими словами влепил ему пощечину. — Я знаю таких как Хандро. Смотри — люди боятся, им больно, так? А тут появляется большой человек, весь такой уверенный. В себе уверенный в первую очередь. Все, что грызет тебя, его даже не задевает. Да и команда у него имеется. Все встают под его знамя, и начинается кошмар. Сущий ад.

Моисей прочистил горло, но Филип продолжил, не дав ему сказать:

— Прямо сейчас начинается новая жизнь. Нельзя спускать подобное на тормозах. Позволишь один раз — и уже не остановишь. Течь надо затыкать, пока она маленькая, иначе хлопот не оберешься, когда вырастет.

— А ты, значит, собираешься все исправить.

— Я нашел проблему, доложил администрации. Но там проблемы решать не умеют. Не те люди.

— И какие же, интересно, в администрации люди? — спросил Моисей.

— Мягкие, — ответил Филип. — Мягкие люди.

— А может, это не совсем твоя работа — найти самого жесткого козла во всем городе и сделать из него врага?

— Так оно и происходит обычно, Моисей. Пока никто не поднимется, никто и не поднимется.

— Я не знаю, из какого говна состоит твой сраный внутренний мир, — сказал Моисей. — Мне похер. Как твой начальник я заявляю, что мы держимся подальше от местных драм. Здесь мы ровно до тех пор, пока не сможем вернуться в Альфу, к Дисетисьет.

— А давай я заявлю, что пошел ты на хер? Что насрать на твои правила, делаю что хочу? Давай так, Моисей? Давай я стану еще одним Хандро? Что делать будешь? Мы же оба понимаем, что больше никакого профсоюза за тобой нет, так что лучше, блядь, не путай меня с мягкотелыми местными, койо.

Моисей нахмурился, щеки прорезали глубокие морщины.

— Ты переходишь границы, Нагата. — Он уткнул палец в грудь Филипа. — Вконец охренел и переходишь все границы.

Но затем просто ушел. Что ему еще оставалось? Филип вернулся к цилиндрам. До бури надо успеть смонтировать все и поставить стенки на место.

Филип шагал сквозь ливень. В неполной гравитации капли падали медленно, соединялись, и дождь состоял из тяжелого неумолимого тумана вперемешку с пузырями воды. Где-то за облаками садилось солнце. Судить об этом можно было только по тому, как темнело вокруг.

Площадь не опустела. Стены у некоторых зданий поднимались наружу — получались навесы, где люди могли сидеть и на улице, и в то же время не под дождем. Лужицы света, как ночные киоски на картинках с планет, где Филип никогда не бывал. Он прошел мимо места, где разделывали чудовище. Даже вблизи он не разглядел ни пятнышка крови, хотя вроде бы учуял странный запах типа перегретого железа.

Филип вымок до нитки, пока дошел до администрации. Постучал, и Нами Ве пригласила войти. За пару часов металлический стол успели убрать, принесли еще стульев и составили их в тесный кружок. Напоминало собрание очень маленькой группы поддержки.

Люард сидел спиной к двери. Хандро — напротив него, вытянув ноги и положив руки на спинки соседних стульев. Нами Ве снова приняла свой профессиональный облик, улыбчивый и любезный. Филип с удивлением заметил, что ему от этого грустно.

— Здоров, Нагата, — сказал Хандро.

— Ойе, Хандро, — и, повернувшись к Нами Ве: — Звала?

— Да, и спасибо, что пришел. — Она кивнула на пустой стул. — Есть пара вопросов о произошедшем. Я надеялась, ты поможешь восстановить события.

Хандро с полуулыбкой посмотрел куда-то посередине между Люардом и Филипом. Люард тесно скрестил на груди руки.

— Да, — ответил Филип. — Конечно.

Он по новой рассказал всю историю. Люард, тележка, толчок. Джексон. Говорил, ни на кого не глядя, но и головы не опускал. Просто смотрел в одну точку на стене. Закончил и пожал плечами.

— Так, — сказала Нами Ве. — Немного разнится с твоими впечатлениями, Люард?

— Это было нападение, — вскинулся глава научного отдела. — Какая разница, сколько раз меня ударили? На меня напали.

— Может, напали, может, нет, — сказал Хандро. — Нагата, тебе драться приходилось?

Филипа окатило холодом. Шум дождя, казалось, разом смолк.

— Ты о чем?

— Приходилось драться? Видел когда-нибудь, как один человек пытается реально покалечить другого? Ты идешь, смотришь — парни дурачатся. Ну силы не рассчитали. Если драться не приходилось, мог перепутать. Увидеть чего не было.

— Драться приходилось, — сказал Филип.

Но он говорил тихо, и Нами Ве его перебила:

— Как бы то ни было — совершенно ясно, люди перешли черту. Все мы знаем, кто замешан, то есть вопрос только в том, как нам двигаться дальше. Хандро, это твои люди. Они должны все исправить.

По глазам, по тонкой улыбочке Филип видел, что Хандро весело.

— Ага, лады. Прослежу, чтобы извинились. Не сомневайся.

— И вернули тележку, — подсказала Нами Ве.

— Нужна ему тележка — будет тележка.

— И вот что, Люард. — Нами Ве повернулась к ученому. — Думаю, для блага общества будет невредно, если ты и кто-нибудь из научной группы поможете строить укрепления.

Холод в груди Филипа зашевелился и стал расти.

— Что с голосованием? — На него уставились три пары глаз. — Мы голосовали за перенос города. Что с голосованием?

— Да. — Люард протянул широкую ладонь в сторону Филипа. — Кстати.

— Уже проехали, — сказала Нами Ве. — Так что, Люард? Поработаешь на общество?

— Поставим тебя на легкий труд, — сказал Хандро. — Весело будет.

Люард поджал тонкие бескровные губы, молча встал и вышел. Дверь закрылась, Хандро усмехнулся. Он победил и ясно это понимал. Филип понимал то же.

— Ты должен держать своих в узде, — говорила Нами Ве откуда-то справа. — Нам отчаянно нужно, чтобы все работали как один.

— Мои будут работать, — ответил Хандро. — Пока делаем что правильно, еще как будут.

Филип поднялся, через силу кивнул обоим и вышел вон. Он чувствовал себя как-то странно, но не понимал почему. Словно подташнивало, да голова чуть кружилась. Хотя на самом деле ни то, ни то. Другое чувство, хоть и без названия, но знакомое. Такое с ним уже случалось.

Навесы нескольких зданий на площади оставались поднятыми. Дождь стал холоднее и реже. Филип прислушивался, не запоют ли чудовища, но белый шум дождя скрывал любые звуки. Если бы надвигалась беда, кто-нибудь предупредил бы. А если она и не нагрянет этой ночью, все равно придет скоро. Каждая мирная ночь добавляет опасности следующей. Филипу и это чувство показалось знакомым.

В комнате он нашел сидящего на раскладушке Моисея. В расстегнутом до пупа комбинезоне, с красными изможденными глазами. Даже не принюхиваясь, Филип мог сходу сказать, что Моисей вдребезги пьян. Нашел наконец, где обосновался предприимчивый будущий богатей. Филип сел на свою раскладушку, привалился спиной к стене. Одежда насквозь промокла, дождевая вода стекала с волос и ползла по шее. Филип не обращал внимания.

— Взял бы полотенце, Нагата, — сказал Моисей. Филип молчал, и Моисей вытянул из кармана стальную флягу. Протянул руку и положил флягу на раскладушку у ног Филипа. — Один биохимик гонит джин. Ну, не прямо джин, но почти. Короче, хорошая штука. Без тоника, но у него правильный… — Он затряс головой, подбирая нужное слово, но в итоге сдался. — Хороший, в общем.

— Спасибо. — Голос Филипа казался ему самому чужим.

Моисей сплел пальцы, глянул на собственные руки как на головоломку, которую никак не получалось собрать.

— Я, эт… хочу извиниться. Я как-то, знаешь, держал в себе, но вот это вот все… Оно… Заставляет становиться хуже, понимаешь? Я ведь не такой. Я профессионал.

— Да нормально все.

— Отрицание. Так это называют, точно? Просто… Не могу…

Он захрипел. То ли засмеялся, то ли заплакал, то ли дыхание перехватило. Филип ждал и смотрел на руки Моисея: он так их сжал, что костяшки побелели. Хрип понемногу утих.

— Никто не придет. Ни корабль. Ни челнок. Врат больше нет. Что бы там ни случилось с Альфой, уж радио они бы давно починили. Остались только мы. Один этот сраный городишко и больше ничего.

Это правда. И уже не первый день правда. Но все равно, слышать, как Моисей вслух выкладывает и так известный обоим секрет, было странно.

— Теперь важна каждая мелочь, — сказал Филип.

— Если начну об этом слишком задумываться, ничего делать не смогу. Снимаю зажим, а сам думаю: а ну как сломаю? Другой взять неоткуда. Расхерачу случайно, а потом окажется, что он край как нужен. Чтобы дело шло, надо правильно сложить целый миллион частей. Но из-за одной-единственной все может развалиться.

Филип открыл флягу, глотнул. На джин даже издалека не похоже, но неплохо. Он вытер горлышко фляги рукавом и протянул ее Моисею. Тот взял, расцепив наконец руки. Там, где пальцы пережимали друг друга, остались отметины. Филип смотрел, как скачет на каждом глотке кадык Моисея. Во фляге осталось не много.

— Одно, — сказал Моисей. — Что-то одно идет не так, и мы все дохнем. Кроме нас не осталось никого, а мы все дохнем. И никто никогда не узнает.

— Может выйти и хуже.

Моисей всплыл из транса, медленно поднял глаза, вперил взгляд Филипу в лицо. Дождь за стеной утих, местная насекомая мелочь устроила перекличку — звук напоминал треск испорченного компрессора. Филип заговорил, глядя на Моисея, и будто за него говорил мороз в его груди.