Карантин

* * *

Армейские грузовики остановились на дороге у входа в Ущелье. Отсюда люди Насимова должны были в пешем порядке скрытно проследовать в Ущелье и занять небольшое безлюдное плато над дорогой районного значения и ждать дальнейших распоряжений от командования. К утру разведрота достигла означенного пункта и расположилась для отдыха. Насимов еще не знал, что родной полк уже выдвигается к границам периметра, жирной черной линией обозначенной на военных картах, в двадцати километрах от расположения роты, создавая первое кольцо карантина, и отрезая разведроту от обычной жизни.

* * *

Основные силы полка выдвинулись в горы уже утром и только к полудню заняли позиции согласно плану минобороны и генштаба. Вторым темпом подошли вспомогательные службы: медсанчасть, кухни, служба связи. В зоне ответственности 11-го — луневского — полка оказалась дорога, пронизывавшая насквозь все Ущелье. 11-й полк блокировал Ущелье снизу, 10-й — оседлал верхнюю часть. Еще несколько полков расположились по гребням гор, окаймляющих Ущелье.

Дорогу на выходе из Ущелья в самой узкой его части перекрыли бетонными блоками. А вдоль всей карантинной линии надо было протянуть три ряда колючей проволоки. Кроме того, следовало по всему периметру очистить местность от кустарника и деревьев на несколько десятков метров вперед, чтобы в случае прорыва из зоны, у прорывающихся не было бы шансов скрытно подобраться к периметру.

Словом, забот хватало. У полковника Лунева не было свободной минуты. Но, в конце концов, все было организовано на славу. Все же он был толковым, опытным и хорошо обученным командиром.

Солдатам в оцеплении, наконец, разъяснили, в чем дело, и отдали приказ: ни в какие контакты с людьми из зоны не вступать, при приближении оных к границе зоны, останавливать окриком и предупредительными выстрелами. В случае малейшего неподчинения стрелять на поражение. Впрочем, стрельба на поражение началась сразу безо всякой предупредительной канители. Солдаты, напуганные слухами о смертельной болезни, расстреливали все живое, приближавшееся с той стороны.

* * *

Стрельба началась на дороге из-за бетонных плит. Не успели их установить, как со стороны кишлака Октерек появился груженный полными мешками грузовик. Увидев перегораживающую дорогу баррикаду, водитель затормозил и озадаченно уставился на преграду, за которой он видел солдат, бронетранспортеры, расчехленные пушки. В мегафон ему приказали поворачивать назад. Шофер продолжал в обалдении сидеть за рулем, потом вылез на подножку и закричал в сторону баррикады:

— Что случилось?! Мне срочно надо в Заркент. Начальник накажет, если вовремя не доставлю груз.

С ним не стали церемониться, выпустив пол-обоймы из "калашникова" над головой. Только тогда тот понял, что это всерьез и, быстренько заведя машину, умчался назад.

Несколько следущих машин, в основном легковых развернули назад просто выстрелами. Впрочем, в первый день серьезных конфликтов Лунев не ожидал. Население Ущелья еще не осознало всей серьезности положения, пребывая в сильнейшем недоумении, усиливавшемся самыми невероятными слухами. Это, что касается кишлака Октерек. В Астрабаде и другом малом кишлаке Акбулак люди умирали целыми семьями от непонятной болезни и им было не до непонятных событий, разворачивавшихся вокруг Ущелья.

Ночь в оцеплении солдаты провели, в общем, спокойно, если не считать нескольких вспышек беспорядочной пальбы на звуки и шорохи диких животных и птиц, достаточно малочисленных в давно обжитом Ущелье. Были расстреляны два зайца и горная сова.

Поздним утром следущего дня из Октерека показалась группа людей. Это были старейшины кишлака. Они шли по дороге спокойно и молча. Подойдя к границам зоны, они остановились в полусотне метров и стали криками вызывать начальство. Полковнику, чей полевой штаб был разбит в полукилометре от баррикады, доложили, что старейшины просят его выйти для переговоров.

Полковник обрезал:

— Никаких переговоров. Никаких объяснений. Стреляйте им под ноги.

Приказ был исполнен. И старейшины, ругаясь и обещая военным небесные кары, отступили, унося на слабых старческих руках раненного случайным рикошетом семидесятипятилетнего старца.

До полудня в Октереке царили паника, сумятица и гнев. Потом, когда в кишлак из соседнего Астрабада дошла новость об эпидемии, ко всей гамме настроений добавились безысходность и ярость. Последнее перевесило. В полдень стихийно сформировалась колонна, в которую вошло практически все население Октерека, и с твердым убеждением, что стрелять по невинным людям военные не будут, стоногой гусеницей поползла по дороге в сторону баррикады. Когда через громкоговорители раздалось предупреждение, колонна, яростно вопя и потрясая кулаками, замедлила ход, забуксовала и опять пошла. Гусеница все еще не верила, что можно стрелять в невинных людей — в женщин, стариков и детей. Верил в это только семидесятипятилетний старец. Но он к этому времени уже умер от раны, слишком тяжелой для старого хилого тела.

Когда прозвучали первые выстрелы, в колонне еще думали, что это только для устрашения. Но, когда в стрекот автоматов вплелся рев двух скорострельных "шилок", стоявших за ограждением по обочинам дороги, было уже поздно. Пуля из старого "калашникова" пробивает человека насквозь. Металл плющится на входе и на выходе вырывает с полкило живой плоти. Второе тело, пожалуй, остановит пулю окончательно. Но снаряд из "Шилки" не деформируясь, проходит через десяток тел, чтобы потом, выщербив скалу, вплавиться в тысячелетний базальт. Но огонь из "шилки" это не отдельнолетящий увесистый стальной сердечник — это сплошная струя раскаленной стали.

"Шилки" раскрошили население кишлака на маленькие кусочки. И душа Октерека коллективно воспарила, держась за руки, в райские кущи вкушать амброзию с нектаром и наслаждаться неземным пением прекрасных, как смерть, заоблачных пери.

Клочья же неподвижной протоплазмы на асфальте дороги районного значения, а также в пыли обочин под жарким солнцем тут же посетил дух разложения и распада. Впрочем, в плане, разработанном в минобороны и генштабе до самых мелочей, было учтено и это. Поэтому через несколько минут после того, как смолкли раскаленные "шилки", на передний план выдвинулась команда по дезактивации местности. Ей досталась самая тяжелая и неблагодарная работа. Все дезактиваторы работали в костюмах химзащиты и противогазах, заливая дезраствором немногих еще живых. Два бульдозера соскребали остатки колонны в большую яму, проворно вырытую поодаль. Затем яма была засыпана толстым слоем извести. Красная жижа, которую не осилили ножи бульдозеров, быстро подсохла и побурела. И, разбавленная дезраствором, практически слилась с цветом дорожного покрытия.

Полковник Лунев в рапорте командованию сухо отчитался, что задача, поставленная перед вверенной ему частью, успешно выполняется, все попытки прорыва периметра пресекаются полностью. Случаев заболевания среди личного состава нет. Потерь нет. В заключение звучало требование о пополнении боезапаса.

В ответ командование, объявив благодарность лично полковнику Луневу, а также всему личному составу, извещало о придании полку отдельного вертолетного звена.

Так в одночасье обезлюдел маленький нищий кишлак Октерек. И только на окраине, во дворе какого-то нерадивого хозяина, поросшем бурьяном в половину человеческого роста, несколько ночей тоскливо выла большая старая собака. Ей хотелось есть и пить, но больше ей хотелось, чтобы люди привычно сновали по дому и двору, может, даже и прикрикнули бы на нее или даже пнули бы слегка ногой, но только чтобы они были, чтобы восстановился привычный порядок вещей. Но все было не так. И собака выла и собственный вой нагонял на нее еще больше страха.

* * *

Вечером того дня отмеченного пиковым показателем зноя, в ночном небе над ущельем слетелось огромное количество НЛО, которые затеяли сумасшедшую свистопляску, вытворяя в небе нечто вполне напоминающее броуновское движение. Огоньки в течение некоторого времени в совершенной панике носились в небе и в этом не было ничего осмысленного: никакой синхронности, упорядоченности и красоты. Но по истечении получаса в их движении стали появляться какие-то признаки смысла, неведомого и непонятного земным наблюдателям. В этом движении стало просматриваться стремление сложиться в некую картину, гигантский паззл. И это было мучительно до боли, потому что что-то в картине не складывалось, не все участники этого светового шоу вовремя занимали свои места, находились и полные анархисты, попросту не желавшие быть прикованными к одному месту, поэтому уже сложившаяся казалось бы картина вдруг распадалась, разваливалась на глазах, потом в небе опять что-то начинало откристаллизовываться, возникала новая картина, новая конфигурация, но снова не хватало каких-то элементов и все снова рассыпалось.

Поскольку происходило все это в полнейшей тишине и безветрии, происходящее приобретало некий бесовский жутковатый оттенок. Узенький и какой-то пыльный серп народившегося месяца, притулившегося низко над самим горизонтом осмысленности не добавлял. И у людей, наблюдавших все это — а это было большинство военных в оцеплении — нехорошо холодело внутри и волосы на некоторых стриженных головах вставали дыбом, но какого-то рационального объяснения этому ни у кого не находилось. Командиры полков, в том числе и наш старый знакомый — полковник Лунев — с небольшим временным интервалом отрапортовали вышестоящему начальству о происходящем и ждали указаний о дальнейших действиях. Впрочем, командир соседнего с Луневым полка высказал несмелое предложение поднять в воздух всю наличную авиацию и попробовать навести порядок в небесах. Командование отреагировало осторожно: никаких действий не предпринимать, просто наблюдать и фиксировать.

* * *

Рота Насимова первое утро провела на точке в безделии и праздности. Лагерь разбили на небольшом плато в значительном отдалении от населенных пунктов. В общем, это была просто большая поляна на высокой сопке с плоской вершиной, прилепившейся к базальтовым скалам. Место было уединенным и малопосещаемым даже стадами овец. Большая часть поляны только утром была освещена солнцем. Видимо, поэтому наркодельцы не облюбовали маленькое плато под плантацию.

Насимову отчего-то было тоскливо. Он сидел на траве, обхватив руками колени, катая в зубах и покусывая зеленую былинку, выдранную из зеленого ковра под ногой. Былинка не была горькой или сладковатой, она вообще казалось, не обладала вкусом, зато дарила ощущение свежести во рту, что было нелишне, учитывая долгое уже отлучение от зубной щетки.

Бойцы занимались своими делами: кто-то просто спал, кто-то занимался амуницией, Дядя Жора возглавлял компанию картежников. Вообще-то он именовался прапорщиком Георгием Кобоясовым и был старшиной роты. Огромный, с рябым лицом страшилы, он нагонял робости даже на битых пацанов, приходивших в роту. Кулак у Дяди Жоры был размером с голову новобранца, стриженную под ноль. Дисциплину в роте он держал с точки зрения Насимова идеальную. В моменты службы все бойцы, а среди них были и отчаянные головы, беспрекословно выполняли приказы, хотя в увольнении оттягивались на всю катушку. Впрочем, Дядю Жору не столько боялись, сколько по настоящему уважали.