Карантин

Азиз был достаточно опытной сволочью. Убивать или хотя бы всерьез калечить нас ему было не с руки. А так, нам вломили более чем достаточно. То есть по их правилам мы теперь обязаны были быть послушными и тихими.

Нелька подошла к Насимову и попыталась поднять его. Но янычарское самолюбие не позволило ему принять помощь. Он насколько мог внятно сказал ей:

— Отвали… сам… — и по-пьяному покачиваясь, побрел ко мне. Я полулежал, прислонившись к стенке беседки, и тела своего не чувствовал. Только голова потусторонне гудела и на руку, которой я опирался о землю, что-то горячо и густо капало. Должно быть из носа.

Насимов оправился быстрей меня, хотя ему досталось больше. И пока я лежал, выдерживая свой срок дома, он снова подловил Фурика. И на этот раз избил его так, что того домой почти принесли.

Неизвестно, чем бы вообще закончилась эта история, если бы буквально через несколько дней после этого Азиза и Рашида еще с несколькими дружками не повязала милиция. Дело темное. Кто рассказывал, что за ограбление. Сплетничали, что из-за изнасилования. В общем, сроки им отмотали порядочные. После чего Фурик остался один. И однажды даже пострадал от своей прежней компании. Но Насимов его больше пальцем не тронул.

А странная девчонка Нелька после того случая в детском саду надолго исчезла с горизонта, мелькала в школе, но ни с какими шайками больше не вожжалась. А Насимов выдерживал характер и в ее сторону даже не глядел. Но однажды вечером я случайно увидел их вместе в кино.

Нелька мне не то чтобы не нравилась. Красивая была девчонка. Но не всегда понятная. Я ей однажды даже задал ехидный вопрос: большое ли ты, Нелечка, удовольствие получила от побоища в детском саду?

— Удовольствие, не удовольствие, а пользу кое-какую извлекла, — рассеянно сказала она.

— Пользу?!

— Ну, отстань, чего ты?!

В такие моменты, когда она говорила непонятные вещи, или поступала непонятно, я ее убить был готов. Насимов же ею почти бредил. Меня он в то время почему-то стал избегать.

Но очень скоро все встало на свои места. Нелька из-за папы-военного за год до окончания школы, уехала из города. Насимов опять стал появляться у меня. Опять усердствовал по части спорта. Навалился на книги. Будто хотел всем этим забить свою тоску по Нельке.

Как-то незаметно и буднично прошли выпускные экзамены. Никаких происшествий, если не считать, что перед последним экзаменом — химией — я сломал себе руку. В силу чего химичка объявила меня симулянтом и придиралась больше, чем ко всем. Она считала невероятным, что перед ее экзаменом можно играть в футбол.

Сломали меня коллеги-любители с соседнего квартала. Сломали по подлому, когда я прорывался по краю к воротам и неминуемо должен был вколотить свой четвертый мяч. Меня взяли в коробочку и я летел высоко и долго. Приземляясь неудачно подставил руку. Когда меня подняли, один из обидчиков, плюясь кровавой слюной, метался за спинами разнимающих и выкрикивал угрозы в адрес Насимова, молча и яростно рвущегося к нему.

После экзаменов и разухабистого выпускного вечера, который проходит одинаково везде, я сдал документы в университет, Насимов, собрав манатки, отбыл поступать в военное командное училище воздушного десанта. Он был безудержным романтиком, а характер требовал дела, которое могло бы, по его мнению, быть по плечу настоящему мужчине.

Как раз в это время снова появилась Нелька. Она тоже собиралась поступать в университет, на романо-германский. Мы поступили. И учиться теперь должны были в одном учебном корпусе. Насимов тоже поступил. После вступительных он всего на несколько дней приехал домой. Впрочем, решительно объясниться с Нелькой он успел. Разошлись, от всей души ненавидя друг друга. Наговорили друг другу глупостей, после чего Нелька посчитала, что глаза ее, наконец, открылись.

В город Нелька вернулась окончательной красавицей. И, как комета, приволокла за собой хвост из писем тех офицеров, которые, служа с ее отцом в одном гарнизоне, имели неосторожность в нее влюбиться. Она и раньше была хороша. Но за год отсутствия с ней произошло нечто, отчего мужики на улицах смотрели на нее во все глаза.

Первый университетский курс, не успев начаться, уже близился к финишу. Новая жизнь среди сокурсников, в пестрой безалаберной студенческой сумятице захватила и закружила.

От Насимова приходили, словно нехотя, куцые письма. Я отвечал тем же. Нелька предпочитала его не вспоминать. Но со мной, тем не менее, держалась очень дружески и мило. Даже домой названивала, зазывала в гости, на прогулки. Несколько раз мы с ней даже срывались с лекций в кино. Но тогда я не очень пытался разобраться в ее расположении ко мне. У нее было слишком много поклонников, чтобы увлечься, или, тем более, влюбиться.

* * *

Утром Вершитель слушал доклады министров обороны, внутренних дел и главного санитарного врача. Министр обороны был как всегда оптимистичен и многословен: создана карантинная зона. Сегодня к полудню третье кольцо должно замкнуться вокруг Ущелья. Все существующие дороги заблокированы, выявлены и перекрыты горные тропы. В операции задействовано достаточное количество войск.

"Хороший парень. Немного горячий, — рассеянно подумал Вершитель. — Инициативный, энергичный. Опасный. Если с карантином получится скандал, надо будет его выгнать."

Следущим говорил министр внутренних дел. Пожилой, понюхавший кабинетной жизни чиновник. Полиция и внутренние войска тоже задействованы в операции. Будут страховать и подчищать за военными, а также охранять зону от нежелательных проникновений извне.

Медицина выдвинулась к карантинной зоне почти одновременно с военными. С самой болезнью ясности нет. Непонятен пока ни характер, ни особенности заболевания. Нет достоверной информации о течении болезни. Поэтому трудно выработать рекомендации для военных. Для эффективной борьбы, или хотя бы профилактических мероприятий, возможно, следует направить спецгруппу эпидемиологов непосредственно в сам очаг эпидемии. Что необычно, за пределами карантинной зоны ни одного случая заболевания со сходными симптомами не было выявлено. Излагая все это, главный санитар страны старался не смотреть на Вершителя. Ему не часто приходилось общаться с ним, поэтому он еще не знал норм поведения в этом кабинете, равно, как и в какой тональности следует произносить свой доклад. Впрочем, ночная директива на его имя все же кое о чем говорила. Он догадывался, что Вершитель имеет свой — особый — взгляд на проблему, а также, что информация об эпидемии должна остаться строго засекреченной. Но на всякий случай он осторожно спросил в пространство: не следует ли предупредить сопредельные страны, особенно ту, чья граница проходит всего километрах в восьмидесяти от карантинной зоны.

Вершитель не ответил. Он сам задал вопрос: "Что же делать?". Вершитель хорошо понимал, что существует целый комплекс обязательных мероприятий при возникновении опасной эпидемии, равно, как и то, что существует определенная этика и следует предупредить соседей. Но все участники совещания понимали, что Вершитель ждет их реакции, тем более он подчеркнул это своим вопросом, а также своим поведением. Первым рискнул министр обороны:

— Если судить по имеющейся информации, болезнь скоротечна и стопроцентно смертельна. В этих условиях следует исключить саму возможность распространения эпидемии за пределы карантинной зоны, а, следовательно, солдаты в оцеплении должны избегать контактов с местным населением.

В кабинете повисла тишина. Все понимали, что означают слова министра обороны. Имелось в виду, что должен быть установлен самый жесткий вариант карантина, любой человек, находящийся внутри зоны при приближении к границам периметра подлежал немедленному физическому уничтожению.

— Что скажет медицина? — спокойно спросил Вершитель. Главный санитар согласно кивнул головой. Он понял, что этот вариант почему-то больше всего устраивает Вершителя. "Все равно нет ни специалистов, ни необходимого оборудования. И если даже удастся диагностировать болезнь, хотя уже это более чем проблематично, все равно лечить инфицированных будет нечем."

— Имеющаяся информация позволяет предположить, что это очень опасная инфекция. Медицина вряд ли сумеет помочь населению, — внутренне ужасаясь своим словам, сказал врач. — Действовать следует по законам военного времени.

Шеф спецслужбы, до сих пор молчавший, сказал:

— Следует исключить малейшую возможность контактов населения с нашими солдатами в оцеплении.

Тем самым он угадал тайное желание Вершителя, не думая при этом, что обрекает на смерть все население Ущелья.

* * *

Беркут, наблюдаемый Насимовым, упорно барражировал в вышине, выискивая подходящую добычу. Накануне он разорил гнездо горного кеклика, что можно было бы считать относительной удачей. Относительной, потому что для беркута несколько птенцов кеклика — маловато. Удача же заключалась в том, что хорошо обжитое Ущелье Трех Кишлаков для беркута представляло собой довольно скудное пастбище. Иногда, впрочем, беркуту удавалось застать врасплох зазевавшуюся курицу на чьем-нибудь подворье. Впрочем, по дворам беркут орудовал редко. Это было опасно. На каждом дворе, как правило, бегала собака, а то и две. Это были злобные, стремительные алабаи — азиатские овчарки, неплохо присматривавшие за своей территорией. А в ином дворе можно было нарваться и на волчью картечь из старого охотничьего ружья.

Впрочем, летом особых проблем с пропитанием беркут не испытывал. Были зайцы, полевые мыши, змеи и прочая живность, пернатая мелочь. Кроме беркута в Ущелье мародерствовала еще пара сапсанов, да по ночам вылетали на охоту горные совы. Но все они не были беркуту конкурентами и он полагал себя хозяином Ущелья. Что, в общем, соответствовало действительности. Врагов у него, по сути, не было. Если не считать людей. Хотя, последние не особенно досаждали птице, если не считать случайных и очень неточных выстрелов со стороны изредка впадающих в азарт охранников маковых плантаций.

Беркут хорошо знал свое Ущелье, отлично изучил воздушные потоки и мог часами парить в безоблачном летнем небе, выискивая добычу и попутно наблюдая своими сверхзоркими глазами протекающую под ним жизнь. Он уже давно отметил некоторые закономерности в человеческой суете. Жизнь в кишлаках начиналась с рассветом. Люди хлопотали в своих дворах, на небольших, отнятых у гор, клочках пашни. С утра на эти поля беркуту наведываться было не с руки. С утра там, как правило, копошились люди, и потенциальная его добыча, тоже из нор особо не высовывалась. Ближе к полудню, к самому знойному времени суета на полях замирала и можно было начинать охоту. Пшеничные поля, как правило, гарантировали пищу в лице полевок, а то и сусликов. Кукурузные поля тоже интересовали беркута. Хотя высокие стебли мало располагали к активной охоте. Поэтому, правильней было бы сказать, что беркута привлекали края кукурузных полей. Были и другие места, пригодные для охоты. Но были поля, а их-то как раз было больше всего, куда беркут редко залетал. Это были маковые плантации. Там особой живности не было: слишком много людей и мало пищи для всяческих грызунов.