Дочь полка. Часть 3

– Я их вижу! – пытался вырвать руку мальчик. – Стреляй!

– Да нет тут никого! – пыталась удержать товарища та.

Тут Гриша стал опускаться вниз, за ним следом потянуло и девочку. Дети завалились в мокрый снег. Катя поднялась на ноги:

– Да что с тобой? – потянула его за ватник она.

Но мальчик подниматься не собирался. Он, наоборот лёг на спину и закрыл глаза, хрипло дыша. Катя села рядом с ним на колени и схватила товарища за грудки:

– Гриша! – испугалась она. – Гриша! Не засыпай! Только не засыпай! Ты слышишь меня?!

Тут мальчик приоткрыл глаза и невнятно взглянул на напарницу:

– Тёть Ася, – улыбнулся криво он, – вы только дяде про окопы не говорите, а то меня не возьмут с ребятами. Я пока тут полежу.

Катя замерла и разжала пальцы на ватнике мальчика. «Всё, он отключается», – с ужасом подумала она. Девочка зачерпнула рукой снег и попыталась привести товарища в чувство, но его уносило всё дальше и дальше. Она уже была не только тётей Асей, но и дядей Юрой, братом Ильёй. В общем, Катя была кем угодно, но только не Катей. И с каждым словом речь Гриши становилась всё тише и непонятнее, пока не пропала вообще. Мальчик смолк, веки его закрылись. Девочка убрала руки от его куртки:

– Нет, – ударила его по щеке она. – Нет, нельзя спать! Нельзя! – Катя приподняла его за плечи. – Гриша! Ты издеваешься?! Да?! Ты думаешь, что, если ты тут ляжешь, я тебя оставлю, наконец? – девочка встала и, взяв товарища под мышки, поволокла его к дереву. – Нет, брат, я от тебя не отстану! Даже не думай мне! – она прислонила мальчика к дереву и выдохнула. – Мы дойдём с тобой вместе! Слышишь?

Тут подул ледяной ветер. Катя нахохлилась и села рядом с товарищем. «Или замёрзнем вместе», – пронеслась мысль у неё в голове. – «Но вместе!» Она положила немецкий автомат поперёк колен. Гул ветра перестал быть таким противным, наоборот, он стал убаюкивать, снег обвивал ноги, словно мягкая вата, пропадал мороз. Всё вокруг стало расплываться, веки слипались. Руки, лежащие на вражеском оружие, ослабили хватку. «Сейчас передохнём чуть-чуть и в путь», – подумала девочка и, опустив голову на грудь, заснула. Наконец, Катя познала покой. Не спать почти сутки было для неё настоящей пыткой. В последний раз такое с ней было тогда, когда она стояла на мине в Лесково. И после того, как её спасли от страшной смерти, девочка плавала в мире дрёмы очень долго, ничего не видя и не слыша. И сейчас, когда измученный организм сдался, она спала крепко, не ведая больше ни холода, ни шума ветра. Тут Катя почувствовала, как кто-то сильно трясёт её за плечи. Она приоткрыла глаза и увидела перед собой ту самую страшную старуху, которая пыталась забрать её, когда они с Гришей свалились в овраг. «Смерть!» – пробрала девочку душу леденящая мысль. – «Она пришла за мной!» Вблизи старуха была ещё безобразнее и страшнее: глаза были круглые, маленькие, вокруг них образовались чёрные круги, беззубые дёсны тоже были угольного цвета. Смерть трогала её своими длинными руками и что-то говорила, сладостно улыбаясь, но из-за отсутствия зубов, Катя ничего не могла понять. Но она отчётливо осознавала – её пришли забрать на тот свет. В отчаянии, она попыталась отмахнуться от страшной гостьи:

– Не трогай меня! Я не хочу! – просипела Катя и попыталась зарядить старухе по лицу, но та схватила её за запястья.

Ребёнок затрясся и прижал подбородок к груди:

– Нет! Я не хочу! Пожалуйста, нет!

– Катя! Ты слышишь меня? Катя! Посмотри на меня! – неожиданно раздался мужской голос.

Девочка открыла глаза и, наконец, подняла взгляд. Перед ней сидела не страшная старуха, а солдат в маскировочной, белой одежде:

– Что? – прошептала она.

Незнакомец ласково погладил её по плечу:

– Свои, – сказал он. – Разведка. Всё хорошо, всё теперь хорошо!

Катя не верила своим глазам. Их нашли. Нашли! Она повернулась к Грише, которым занимался другой разведчик:

– Он ранен! – сказала девочка. – Его посмотрите!

– Не волнуйся, он жив, – сказал тот, застёгивая ватник мальчика.

Девочка снова взглянула солдата, которого сначала приняла за старуху:

– Свои! – повторила она и обняла бойца. – Мы вас так ждали! Я верила! Я знала!

Солдат взял её на руки и поднялся с земли:

– Тихо, – произнёс он, – всё хорошо, – он поудобнее перехватил Катю и повернулся к своему напарнику. – Бери его, Мить, и давай уходить отсюда!

ЭПИЛОГ

«Привет, тётя Агафья и Васька. Если моё письмо слушают, как в тот раз, и другие жители Малиновки, тоже передаю им привет. Извините за кривой почерк, руки меня сейчас совсем не слушаются. Я и так очень рискую получить от медсестёр за то, что пишу сейчас вам. Помнишь, ты мне жаловалась о том, что я тебе мало о себе пишу? Теперь писать есть о чём. Меня на днях посылали в разведку в тыл к немцам. Я была не одна на этот раз. Со мной отправили мальчика, его зовут Гриша. Он такой же воспитанник, как и я. Я до этого не знала, что в полку есть ещё дети. Теперь у меня есть товарищ. Думаю, мы с ним часто будем пересекаться теперь. Он хороший человек и друг. Про разведку особо писать не буду, слишком нелегко всё это. Скажу только одно – мы спаслись чудом. Я не ранена, просто заболела от холода. Но вы за это не волнуйтесь, пожалуйста. Сейчас уже лучше. Обо мне тут заботятся. Наш повар – дядя Максим, сказал, что пока меня не откормит до прежнего состояния, не отстанет. Но я рада, что снова в родном батальоне. Сведенья полковнику мы доставили, два дня назад наши бойцы разгромили тыл этим гнидам. Мирных жителей освободили, всё теперь у них будет спокойно…»

Карандаш остановился на помятом листе бумаги. Катя ещё раз прочитала, слегка съехавшие строки, и пустым взглядом посмотрела вдаль на входную дверь землянки. Письмо получалось такое простое, можно сказать оптимистичное. Только на душе было так тоскливо и больно. Девочка ещё раз прочитала последнее слово. «Спокойно», – подумала она и сжала карандаш. – «Спокойно…» Сколько же останется неизвестным для наивной тёти Агафьи и Васьки? Очень много. Не узнают они о расстрелянных детях и женщинах, не узнают о убитой бабушке, не узнают о том, что в том селе, в котором немцы разместили свои танки, давно никого не осталось. Теперь Катя понимала почему солдаты в батальоне в своих письмах очень многое не освещают, даже в некоторых моментах привирают, описывая, что с ними всё хорошо. Всегда задавалась девочка этим вопросом, а сейчас сама нашла на него ответ. Да, чтобы там, в далёком для них доме не знали, что за ужас творится здесь, чтобы на душе у них было спокойно за родного человека и за судьбу соотечественников. Катя закрыла глаза и упёрлась лбом в забинтованную ладонь. «Сколько людей погибло», – вздохнула она. – «Сколько людей!» Когда бойцы Красной армии вошли в единственное освобождённое село, где ещё оставались люди, их вышли встречать почти одни старики. Редко где попадались женщины детьми. И ни одного ребёнка старше пяти-шести лет не было. Все жители были с порядочным количеством седины в волосах и сильно измождённые. Измученные фашистским пленом, они глядели прям в душу своим освободителям. На лицах их не было радости. Только горе или просто усталое безразличие ко всему. Бездушные оккупанты сделали из них живых мертвецов. Бойцы долго потом не могли прийти в себя после всего этого. И Катя тоже не могла. Особенно, когда лежишь на нарах одна в землянке в окружении тишины и своих безумных мыслей, подталкиваемых температурой. Даже Пулю не пускали. Бедняга вся извелась под дверью. Но все прекрасно понимали, что, если сейчас позволить собаке войти внутрь, она всё разнесёт и будет только мешать хозяйке выздоравливать. Про своё состояние девочка тоже многое не дописала. После того, как задание было закончено, накрыло и её. Видимо, организм понял, что теперь он в безопасности и геройствовать больше не нужно. Вот она уже четвёртый день валялась в землянке с больным горлом и жаром. Ладони, содранные до мяса, были плотно перебинтованы. Правую руку Катя постоянно разматывала, чтобы написать в Малиновку письмо. Медсёстры, конечно, этому факту были недовольны и заматывали ещё сильнее. Но девочка всё равно находила способ снять их с себя, хоть и понимала, что это неправильно. Про то, что Гриша был ранен, она тоже не упомянула. Катя очень переживала всё это время за товарища. Но, как передали ей бойцы, ему было уже лучше, даже успел очередной раз поссориться с дядей. В общем и целом, мальчик шёл на поправку. Она ещё раз пробежалась по тексту взглядом и убрала аккуратно заплетённую Зоей Мамонтовой косу. Теперь волосы её были похожи на волосы, а не на мочалку, как это было раньше. Жалко, правда, что ленточка, которая была заплетена тогда в локоны, так и осталась где-то там в лесу. Не сберегла. Катя вздохнула и, ещё раз оглядев тусклую землянку, снова положила карандаш на листок. Она было собралась писать дальше, как вдруг за дверью послышался голос Алёны Маренко. Девочка, уже привычным жестом, быстро убрала бумагу и карандаш под подушку и легла сверху. Успела. Тут дверь приоткрылась и внутрь зашли вместе с холодом две фигуры – сама Василиса и кто-то ещё. Катя, пока не могла разглядеть:

– Не спит, – закрыла дверь медсестра, глядя на ребёнка.

– Не спит? – снял заснеженную шапку вошедший.

Тут девочка узнала Резанцева. «Товарищ командир?» – удивлённо подумала она. Девочка села на нарах и поздоровалась. Александр обернулся и улыбнулся:

– Здравствуй, боец. Скучаешь тут?

– Скучает, – ответила за Катю Алёна. Она подошла к ней и потрогала лоб. – Нет, уже лучше ей.

Тут медсестра перевела взгляд на правую руку девочки, которую та старательно пыталась скрыть. Но от внимательного взора врачей ничего не упрячешь, даже размотанную ладонь. Девочка, понимая, что сейчас будет, вжала голову в плечи и зажмурилась. Медсестра вздохнула и скрестила руки на груди:

– Катя, – строго сказала она, – я ругаться сейчас буду.

– Ну, тёть Алён, – тихо проговорила та.

– Я Марии Фёдоровне всё скажу, – стала быстро перевязывать ладонь девушка. – В медпункте будешь долечиваться. Сколько разматывать можно бинты? Это же издевательство!

Катя мельком взглянула на Александра. Ей было так неудобно за то, что товарищу командиру приходилось наблюдать за этой сценой. Она думала, что он тоже сейчас будет сердиться, как и уставшая десять раз перевязывать одну и ту же руку Маренко. Но на лице Резанцева не было заметно никакой строгости. Он посмотрел на девочку и, улыбнувшись, кивнул. От этого ей, наоборот, стало ещё больше стыдно. Наконец, медсестра закончила с бинтами:

– Прошу прощения, товарищ командир, – повернулась к Александру та. – Ну правда, уже невозможно.

– Я всё понимаю, – серьёзно сказал тот. – Врачебное дело обсуждению не подлежит.

Алёна обернулась к Кате и подняла указательный палец вверх, обращая её внимание на то, что даже командир не спорит с медициной. На этой ноте они простились, и Алёна вышла на улицу, напоследок бросив очередной укоризненный взгляд на ребёнка. Она точно ещё не всё сказала. Как только дверь захлопнулась и в землянке осталось только двое, серьёзность сразу же спала с лица Резанцева. Он мягко обратился к девочке: