Воспламени меня

Глава 6

— Ну, можно сказать и так, — Уорнер пожимает плечами. — Мы называем ее комнатой моделирования.

— Ты заставил меня мучить того ребенка, — говорю я ему, и ярость, которую я испытывала в тот день, снова поднимается во мне. Как я могла забыть о том, что он натворил? Что заставил меня сделать? Какие ужасные воспоминания он вынудил меня воскресить в памяти ради глупой забавы. — Я никогда тебе этого не прощу, — зло выкрикиваю я. — Никогда не прощу тебя за то, что ты сделал с тем малышом. За то, что ты заставил меня с ним сделать!

Уорнер хмурится. — Прости, что?

— Ты собирался принести в жертву ребенка! — мой голос дрожит. — Ради своих глупых забав! Как ты мог решиться на такую низость? — я швыряю в него подушкой. — Ты — больной, бессердечный монстр!

Уорнер ловит подушку, ударившую его по груди, и смотрит на меня так, будто впервые видит. Но затем в его голове, кажется, Что-то проясняется, и подушка выскальзывает из рук и падает на пол.

— Оу, — медленно произносит Уорнер. Он крепко зажмуривается, пытаясь подавить улыбку. — Ты меня убьешь, — говорит он, уже в открытую смеясь. — Я этого точно не вынесу...

— О чем ты говоришь? Да что с тобой? — требовательно спрашиваю я.

Все еще улыбаясь, он предлагает:

— Расскажи мне, милая. Расскажи—ка мне, что именно случилось в тот день.

Я сжимаю кулаки, оскорбленная его несерьезностью, и снова трясясь от гнева.

— Ты заставил меня надеть слишком открытый наряд! А потом ты отвел меня на нижние этажи Сектора 45 и запер в какой—то грязной комнате. Я все прекрасно помню, — я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной. — Там были отвратительные желтые стены. Старый, зеленый ковер. Огромное двустороннее зеркало.

Уорнер приподнимает брови. Жестом показывает продолжать.

— А потом... ты нажал какую—то кнопку, — через силу говорю я. Не знаю, почему я начинаю сомневаться в себе. — И из пола начали выдвигаться большие металлические шипы. Потом... — я колеблюсь, набираясь решимости, — в комнату вошел ребенок с завязанными глазами. И ты сказал, что он будет вместо тебя. Ты сказал, что, если его не спасу я, то и ты не станешь его спасать.

Теперь Уорнер внимательно смотрит на меня, изучает мои глаза.

— Ты уверена, что я это сказал?

— Да.

— Да? — он наклоняет голову. — То есть, ты своими глазами видела, как я это говорю?

— Н—нет, — быстро говорю я, чувствуя необходимость защититься, — но там были громкоговорители... я слышала твой голос...

Он делает глубокий вдох. — Да; разумеется.

— Я слышала, — настаиваю я.

— И что случилось после того, как ты это услышала?

Я с трудом сглатываю.

— Я должна была спасти мальчика, иначе бы он погиб. Он не мог видеть, куда идет, эти шипы пронзили бы его. Мне пришлось взять его на руки и постараться держать его так, чтобы при этом не убить.

Удар тишины.

— И у тебя получилось? — спрашивает Уорнер.

— Да, — шепчу я и не могу понять, зачем он спрашивает об этом, ведь он своими глазами все видел. — Но мальчик ослабел, — говорю я. — В моих руках его временно парализовало. Затем ты нажал другую кнопку, и шипы исчезли. Я отпустила малыша на пол, и он... он снова начал плакать и наткнулся на мои обнаженные ноги. Он закричал. И я... я так разозлилась на тебя...

— Что проломила бетон, — заканчивает Уорнер с легкой улыбкой на губах. — Ты пробила бетонную стену только затем, чтобы попытаться меня придушить.

— Ты заслужил это, — слышу я свой голос. — Ты заслужил самое худшее.

— Что ж, — вздыхает он. — Если бы я и правда сделал то, что ты сейчас описала, то я, определенно, заслуживал бы смерти.

— Что значит, если бы? Я знаю, что ты сделал это...

— Ты уверена?

— Разумеется, я уверена!

— Тогда скажи мне, милая, что же случилось с мальчиком?

— Что? — я застываю; мои руки покрываются сосульками.

— Что случилось, — повторяет он, — с тем маленьким мальчиком? По твоим словам, ты поставила его на пол. Но затем ты проломила бетонную стену с прочным стеклом, шириной в шесть футов, и, судя по всему, не обращала никакого внимания на малыша, который, как ты утверждаешь, бродил по комнате. Тебе не кажется, что бедный ребенок обязательно пострадал бы в таких диких, безжалостных условиях? Мои солдаты определенно пострадали.

Ты разрушила бетонную стену, милая. Ты разбила огромный кусок стекла. Ты не задумывалась о том, куда упадут обломки и кого они могут задеть, — он останавливается и внимательно смотрит на меня. — Нет же?

— Нет, — задыхаюсь я, вся кровь отхлынула из тела.

— Так что же случилось после того, как ты ушла? — спрашивает он. — Или ты не помнишь этого эпизода? Ты развернулась и ушла, разрушив комнату, ранив моих людей и швырнув меня на пол. Ты просто развернулась, — говорит он, — и ушла.

Я цепенею, вспоминая произошедшее. Это — правда, все так и было. Я не думала ни о чем, кроме того, как поскорее убраться оттуда. Мне нужно было уйти и разобраться в своих мыслях.

— Так что же случилось с мальчиком? — настаивает Уорнер. — Где он был, когда ты убегала? Ты видела его? — он вскидывает брови. — И что насчет шипов? Ты не потрудилась оглядеть пол, чтобы выяснить, откуда они могли появиться? Не подумала, как они могли возникнуть из пола и не причинить ему при этом никакого вреда? А пол под твоими ногами: ты чувствовала раздробленность или шероховатость?

Тяжело дыша, я пытаюсь сохранить спокойствие. Я не могу отвести от него взгляда.

— Джульетта, милая, — говорит он мягко. — В той комнате не было никаких громкоговорителей. Она полностью звукоизолирована, внутри нет ничего, кроме датчиков и камер. Это была комната моделирования.

— Нет, — я ловлю воздух ртом, отказываясь в это верить. Не желая признавать свою ошибку, признавать, что Уорнер вовсе не тот монстр, каким я его считала.

Сейчас поздно Что-то менять или сбивать меня с толку подобным образом. Со мной такое не пройдет. — Это невозможно...

— Я виноват в том, — говорит он, — что подверг тебя столь жестокому моделированию. Я признаю свою вину, и уже извинился за свои действия. Мне просто хотелось подтолкнуть тебя, добиться хоть какой—то реакции, и я знал, что подобное моделирование быстрее подтолкнет тебя к действию.

— Боже, милая, — он качает головой, — ты, действительно, настолько низкого мнения обо мне, раз думаешь, что я мог украсть чьего—то ребенка и наблюдать за тем, как ты его мучаешь.

— Это было не по-настоящему? — я не узнаю свой хриплый, паникующий голос. — Все это было не настоящее?

Он сочувственно улыбается мне.

— Я спроектировал базовые элементы моделирования, но вся прелесть программы заключается в том, что каждая конкретная ситуация развивается и адаптируется в соответствии с глубоко интуитивной реакцией солдата. Мы используем моделирование для того, чтобы помочь солдатам преодолеть их страхи или подготовить к конкретной миссии. Мы можем воссоздать практически любую среду, — продолжает Уорнер. — Даже те солдаты, которым известна суть процесса, забывают о том, что они участвуют в моделировании, — он отводит взгляд.

— Я знал, что это очень напугает тебя, но все равно поступил по—своему. И я искренне сожалею, что причинил тебе боль, но нет, — говорит он тихо, снова встречаясь со мной взглядом. — Все это было ненастоящим. Ты представила мой голос в той комнате. Представила боль, звуки и запахи. Все это было лишь в твоей голове.

— Я не хочу тебе верить, — мой голос превратился в еле слышный шепот.

Он делает попытку улыбнуться.

— Зачем, по—твоему, я дал тебе ту одежду? — спрашивает он. — Ее ткань пропитана специальным химическим веществом, которое реагирует на установленные в комнате датчики. И, чем меньше на тебе одежды, тем легче камерам отслеживать температуру твоего тела, движения, — он качает головой.

— Мне так и не представилась возможность объяснить тебе то, что ты испытала.

Я хотел сразу же пойти за тобой, но подумал, что лучше будет дать тебе немного времени, чтобы прийти в себя. Глупое решение, — он стискивает челюсти. — Мне не стоило выжидать, потому что, когда я пришел к тебе, было уже слишком поздно. Ты уже готовилась выпрыгнуть в окно, лишь бы убраться от меня подальше.

— И не без причины, — огрызаюсь я.

Он поднимает руки в знак поражения.

— Ты — ужасный человек! — взрываюсь я и швыряю ему в лицо подушки, испытывая одновременно гнев, ужас и унижение. — Зачем ты заставил меня переживать такое, ты же знал, через что я прошла, ты — глупый, самонадеянный...

— Джульетта, пожалуйста, — говорит Уорнер, подбираясь ближе, и уворачивается от подушки, пытаясь дотянуться до моих рук. — Мне, правда, жаль, что я причинил тебе боль, но я серьезно думал, что оно того сто...

— Не прикасайся ко мне! — я отскакиваю назад, свирепо глядя на него, и хватаюсь за ножку кровати, будто она может послужить оружием. — Мне следует пристрелить тебя за то, что ты сделал со мной! Да я... да я...

— Что? — смеется он. — Собираешься снова швырнуть в меня подушкой? Я отталкиваю его, но он даже с места не двигается, и я начинаю бить его.

Колочу его по груди, по рукам, по животу, по ногам; везде, куда только могу дотянуться, как никогда желая, чтобы он не мог поглощать мою силу, чтобы я могла переломать ему все кости и заставить его корчиться от боли в моих руках. — Ты... эгоистичный... монстр!

Я продолжаю бесцельно размахивать кулаками, даже не осознавая, насколько устала, не понимая, как быстро мой гнев превращается в боль. И внезапно остается лишь одно желание: плакать. Я дрожу одновременно от облегчения и ужаса. Страх того, что я непоправимо покалечила еще одного ребенка, наконец-то, покинул меня. Но охватил ужас, что Уорнер не побоялся втянуть меня в подобную ситуацию. Чтобы помочь мне.

— Мне так жаль, — говорит он, подходя ближе. — Честно—честно. Я не знал тебя тогда. Не так, как сейчас. Сейчас я бы ни за что так не поступил с тобой.

— Ты не знаешь меня, — бормочу я, вытирая слезы. — Ты думаешь, будто знаешь, потому что прочел мой блокнот... тупой, наглый, сующий нос в чужие дела придурок...

— Ах, да... кстати, насчет этого... — улыбается он, и, направляясь к выходу, по дороге ловко выуживает из моего кармана блокнот. — Боюсь, я еще не дочитал его.

— Эй! — протестую я, с силой нанося ему удары, пока он идет прочь. — Ты сказал, что вернешь его мне!

— Ничего подобного, — приглушенно говорит он, засовывая блокнот в карман брюк. — Подожди здесь немного, пожалуйста. Я принесу тебе что-нибудь поесть.

Я все еще кричу, пока он закрывает за собой дверь.