Невыносимая лёгкость убиения врага за секунду до пробуждения

— Тише, — прошептала она, — любимый!

Услышав последнее слово, он опять дёрнулся, но на этот раз от неё, и она снова удержала его.

— Люби меня, мой ненаглядный, мой желанный! — зашептала она, отвечая на его поцелуи, и снова притянула к себе.

Он осторожно подал вперёд тазом, буквально на сантиметр, потом ещё раз и ещё, как бы в нерешительности топчась у входа и ожидая приглашения. В какой-то момент она с силой надавила на его ягодицу.

— Я люблю тебя, милая! — сказал он ей на ухо и послушно двинул тазом, сметая преграду.

— Уй-и! — взвизгнула она и прокусила до крови губу, сдерживая крик. — Ха! Аш-ш-ш!

Он в нерешительности остановился, подавшись назад, но она снова с силой потянула его к себе, отпуская при этом ту руку, которая до этого крепко сжимала его член и заодно служила стопором. Он двинул тазом несколько раз, все глубже проникая в неё, а она лишь извивалась, бессвязно мыча. Когда он почувствовал, что член уже полностью в ней, остановился и просунул под неё руку, прижимая к себе, а другой рукой крепко ухватил за ягодицу. Она снова подставила ему свои губы, и он начал медленно двигаться вперёд-назад, тиская её упругий зад.

— Ах! — выдохнула она ещё через минуту тонким и необычайно мелодичным голоском, который у него совершенно не вязался с Панси Паркинсон.

Услышав этот голос, он понял, что находится на грани, и замер в нерешительности, хотя инстинкт принуждал его скорее завершить начатое.

— Ещё! — тем же голосом выдохнула она, обхватывая его ногами и сцепляя их за спиной. — Не останавливайся.

Ну как — не останавливаться, если он вот-вот кончит?

«Думай о Панси Паркинсон! — сказал он себе. — Думай о Панси Паркинсон, слизеринской подстилке с лицом мопса, подружке Малфоя и дочери Пожирателя, которая хотела отдать тебя Волдеморту!»

Перед глазами встало перекошенное злобой лицо, и он, мысленно глядя этому лицу в глаза, сразу почувствовал, как возбуждение спадает, и можно снова начать двигаться. Она, пятками упершись в его поясницу, стала активно подаваться ему навстречу, при этом постанывая и шепча:

— Ещё, любимый, ещё! — и целуя его лицо, шею и плечи.

Он послушно раз за разом входил в неё, пытаясь вслушаться в то, что рассказывают ему её стоны и вздохи, и подбирая нужный ритм и амплитуду. В какой-то момент она откинула голову и протяжно застонала, крепко сжимая его бёдрами, и он понял, что и его член тоже стиснут, и тогда убрал «картинку», склонил голову, чтобы видеть горячее тело, бьющееся под ним, за несколько мощных толчков достиг оргазма, вбивая себя в неё, и застыл, погрузив в неё член до самого основания.

— Хм-м! Пф! М-м! — не сдержал он вырвавшегося стона.

Ещё несколько секунд их обоих беззвучно трясло, а потом он опустил голову ей на плечо, носом упираясь в шею чуть пониже уха. Она поцеловала его в щёку и отвернулась. Он продолжил целовать её шею. Когда его член совсем обмяк, она расцепила ноги и опустила их, одновременно отталкивая его. Слез и улёгся рядом, а она запахнула рубашку, опустила юбку и отвернулась, принимая позу эмбриона. Он только сейчас догадался снять рубашку, в которой, как дурак, так и оставался до этого момента, и прикрыл её ноги и зад.

Лёг на спину, подложив руки под голову и принялся смотреть в небо. Стоило признать, что её идея о том, что сначала надо расстаться с девственностью, а потом — умирать, оказалась весьма правильной. Да что там правильной — если отрешиться от личности девушки, что сейчас лежала, свернувшись калачиком в полуметре от него, то можно было сказать, что он на седьмом небе от счастья. Если, конечно, отвлечься от этой гадины, мымры и змеи подколодной. Услышав в неспешной лесной тишине какой-то непонятный звук, он повернул голову. Её плечи тряслись. То ли она плачет, то ли ей смешно. В принципе, и то, и то — без разницы. Ему до этого — никакого дела.

— Паркинсон? — спросил он.

— Чего тебе, кретин? — со всхлипом отозвалась она, отчётливо гундося заложенным носом.

— Ты что? — встревожился он.

— Не твоё дело, урод! — огрызнулась она.

Эта тварь, несомненно, заслужила любые возможные мучения. Не то что ему были безразличны её несчастья — он им радовался. Но — не сейчас. Не в тот момент, когда он ещё помнил её тепло. Он придвинулся к ней, просунул руку под голову, а другой обнял колени, прижимаясь животом к спине и утыкаясь носом в шею. Она попыталась было дёрнуться, но без особого энтузиазма.

— Оставь меня в покое, наконец! — прошипела она.

— Полчаса ещё не прошло, — терпеливо возразил он.

— Мне до лампочки, что у тебя прошло, а что нет. Оставь меня! — опять всхлипнула она.

— У меня ещё есть десять минут, — напомнил он, крепче сжимая её.

Она перестала вырываться и затихла, периодически всхлипывая.

— Всю жизнь я мечтала о счастье с любимым человеком, — вдруг нарушила она тишину через несколько минут, выдёргивая его из заслуженной дрёмы. Она уже перестала орошать его руку слезами и успокоилась. — Мама мне рассказывала, как это прекрасно… Сначала я грезила прекрасными принцами, потом как-то, когда мне было десять лет, влюбилась. Потом, через пару лет — снова… И каждый раз — до соплей, до слёз на подушке… Мама мне говорила, что любимый должен быть тем единственным… А единственный должен быть бесконечно любимым. И сегодня я отдалась не просто нелюбимому. Врагу. Человеку, которого я ненавижу и презираю. От которого меня физически воротит настолько, что ещё вчера стошнило бы, прикоснись я к нему. И эта мразь, этот отброс стал моим первым мужчиной. И последним. И теперь я чувствую себя подстилкой…

— Ты — не подстилка, — вернул он ей её слова.

— …Шлюхой, продажной девкой, дешёвкой! — снова разрыдалась она.

— Но ты же сама… — растерянно пробормотал он, не понимая, за что она его упрекает.

— О, нет, — перебила она. — Ты — молодец. Как истинный рыцарь, не смог отказать даме в беде. Бросился с… с копьём на перевес. Лишил девушку невинности. Настоящий гриффиндорец!

— Зачем ты… — непонятно отчего, но ему стало обидно от её слов.

Словно он и вправду совершил что-то постыдное. Словно это не она поймала его на слове и…

— Прости, — похлопала она его по руке. — И это — первый и последний раз, когда я прошу у тебя прощения. Я действительно тебе благодарна. Но твоё благородство не делает моё горе… — она опять всхлипнула. — Не отмоет меня от грязи, в которую я себя втоптала. Это я сама… Всё — сама! — она задержала дыхание, останавливая рыдания. — Десять минут прошло, теперь — катись!

Оставив его приводить себя в порядок на поляне, она убежала к ручью, который он видел по пути сюда. Вернулась минут через пятнадцать. Она успела умыться, одеться и причесать волосы, её костюм был в идеальном порядке. Он же, как всегда, остался помят и взъерошен. Окинув его взглядом, она презрительно хмыкнула и протянула ему его же рубашку, по центру спины которой красовалось не очень большое пятно крови.

— Что это? — ошарашенно спросил он.

— Японский флаг, а ты что подумал, — огрызнулась она. — Не вздумай стирать! Это тебе напоминание.

— Я уже понял, — хмуро сказал он. — Я был неправ. Ты — не подстилка.

— Ты ещё ничего не понял, — помотала она головой. — Это — лишь первое открытие в твоей жизни.

— Недолгой, я надеюсь, — процедил он.

— Дамы — вперёд, — сказала она.

— Что значит… — вскинулся он.

— Пообещай мне, Поттер! — потребовала она. — Хоть этого я могу у тебя просить?

— Хорошо, Паркинсон, — вздохнул он, натягивая на себя окровавленную рубашку и укутываясь в мантию. — Я обещаю, что не умру, пока ты жива.

— Договорились, — кивнула она.